— Ну что ж, я не знала. Но проблема в том, что ты утверждаешь, будто я идиотка.

— Хм… С чего это ты взяла?

— Как же, я слушала «Джульетту» сотни раз, и она все равно не кажется мне пустой и поверхностной. Значит, я тупая как пробка. Дело упирается в факты. Альбом дрянь — факт. Я не могу усвоить факты — тоже факт. Следовательно, я дура.

— Нет-нет. Я этого не имел в виду. Извини.

— Тогда давай сравним твое ощущение «Джульетты» с моим.

Такер задумчиво уставился на Энни. Ему показалось, что она сдерживает раздражение. Стало быть, не притворяется, стало быть, его музыка для нее что-то значит. И он это «что-то» оплевал.

Такер пожал плечами:

— Не могу. Дежурная фраза: любое мнение имеет право быть услышанным.

— Но ты в это не веришь.

— В данном случае не верю. Скажем, я шеф-повар, ты зашла в мой ресторан и рассыпаешься в похвалах моим блюдам. А я знаю, что нассал в каждую тарелку, прежде чем подать ее на стол. Так что твое мнение имеет право на существование, но…

Энни сморщила нос и рассмеялась:

— …но демонстрирует, что я, мягко выражаясь, не гурман.

— Именно.

— Гениальный Такер Кроу полагает, что серый слушатель не способен опознать вкус и запах мочи в предлагаемой ему музыке.

Именно так Такер Кроу и полагал во время последнего концертного тура. Он презирал себя, но еще больше — всех тех, кто хлебал его варево. Одна из причин, облегчивших разрыв со сценой и с музыкой.

— Для тебя не секрет, что злодей может быть гением? — спросила Энни.

— Конечно. Кое-кто из тех, чьим искусством я восхищаюсь, полные ублюдки.

— Диккенс по-скотски относился к жене.

— Но Диккенс не сочинял мемуаров под названием «Ах, как люблю я милую женушку».

— Но ты тоже не сочинил цикла под названием «Джули Битти — глубокая и тонкая натура, и я никого не буду трахать, пока я с ней». Какая разница, откуда появилось вдохновение. Ты считаешь, что твой порыв — случайность. Но верь или не верь, нравится тебе это или нет, на альбом тебя вдохновила именно Джули, и этот альбом прекрасен.

Кроу вскинул руки над головой и засмеялся.

— Чего ты? — удивилась Энни.

— Не верится, что после всего того, что я о себе рассказал, мы пришли к тому, как я велик и неподражаем.

— С чего это тебе в голову взбрело? Снова путаешь разные понятия, Такер. Ты мелкий, жалкий, самовлюбленный… говнюк.

— Премного благодарен.

— Сам напросился. Но мы говорим не о тебе, а о том, что ты создал великий альбом.

Он улыбнулся:

— Ладно. Комплимент принимается, хоть я ему и не верю. И оскорбления принимаются. Честно скажу, меня раньше ни разу не называли говнюком. Я в восторге.

— Просто ты не слышал. Наверняка называли. В Интернет-то заглядываешь? Конечно заглядываешь, ведь там мы и познакомились.

Энни замолчала. Такер понимал, что она хочет сказать еще что-то, но почему-то не решается.

— Давай уже, выкладывай, — велел Такер.

— Я тоже должна признаться кое в чем. Может, почти таком же гадком, как и твои прегрешения.

— Отлично.

— Знаешь парня, который написал первый обзор на этом сайте? На том, где ты меня нашел.

— Какой-то Дункан, что ли. Вот, кстати, о говнюках!

Энни уставилась на него, прижав ладонь ко рту. Такер чуть не забеспокоился, не ляпнул ли он чего ненужного, но в глазах Энни светилось изумление пополам с озорством.

— А что такое?

— Такер Кроу знает Дункана и называет его говнюком. С ума сойти.

— Ты его тоже знаешь?

— Он… Еще несколько недель назад это был его дом.

Такер покачал головой:

— Значит, это он? Тот самый тип, с которым ты убила многие годы?

— Тот самый. Именно поэтому я так много слышала твоих песен. Именно поэтому и «Голую» услышала. После чего сочинила свой обзор.

— И… Черт… Он все еще живет в этом же городе?

— В пяти минутах ходьбы отсюда.

— Дьявол…

— Почему это тебя беспокоит?

— Просто… из всех шалманов, кабаков, забегаловок всего мира я выбрал его дом. Невероятно.

— Почему же. Логично. Не будь его, мы бы не познакомились. И я бы хотела, чтобы ты с ним встретился.

— Ой, ради всего святого, только не это.

— Да почему?

— Да потому. Во-первых, он гребаная кисейная барышня. Во-вторых, боюсь, я его придушу. В-третьих, он и сам помрет от перевозбуждения, если меня увидит.

— Последнее весьма вероятно.

— Почему ты хочешь, чтобы мы с ним встретились?

— Потому как, что ни говори, а он вовсе не дурак. Во всяком случае, в искусстве разбирается. И ты — единственный живой кумир, который для него существует.

— Единственный живой кумир? Господи боже мой! Я сейчас навскидку назову тебе сотню парней куда лучших, чем я.

— Ему не нужны лучшие, ему нужен ты, Такер. Поговори с ним. Ради него. Он с тобой на одной волне: ты будто подключен к какому-то хитрому запуганному разъему прямо в его заднице. Не знаю, почему это так, но это так.

— Тогда зачем мне с ним встречаться? По твоим словам, мы уже и так общаемся.

— Что ж, я тебя не заставляю. Он, конечно, не сахар, и общение с ним мне дорого обошлось. Но то, что ты здесь, а я ему об этом не сказала… Это хуже чем предательство.

— Скажешь, когда я уже уеду.

Они допили чай, Энни разыскала матрац и подушку для дивана. Джексон крепко спал в гостевой спальне. Кому суждено спать в кровати Энни, Такер не загадывал.

— Спасибо, Энни. — Он поцеловал ее в щеку.

— Приятно, когда кто-то есть в доме. С тех пор, как Дункан съехал, такого еще не было.

— О… И за это спасибо.

Он поцеловал ее в другую щеку и отправился наверх.

Субботнее утро, вопреки опасениям Энни, выдалось ясным, ярким и холодным, однако Такеру городок вовсе не показался симпатичнее, чем предыдущей ночью. Без вульгарной дешевки рекламного неона он выглядел усталым, как стареющая шлюха без косметики. После завтрака они направились к морю. Сделали крюк, чтобы поглядеть на музей. Остановились у кондитерской, в которой торговали леденцами наразвес по четверть фунта; Джексон выбрал довольно жуткие на вид розовые пастилки. Вышли к пляжу, принялись учить Джексона пускать «блинчики» плоской галькой, и тут Энни вдруг изрекла:

— Ого!

В их направлении мелко рысил небольшого роста пузанчик, краснолицый и потный, несмотря на прохладу. Поравнявшись с Энни, он остановился.