Набирая скорость, «Уно» скатилась в деревню и лихо промчалась по утоптанной дороге, похожей на хорошо раскатанный лоскут гончарной глины. Когда дома остались позади и снова начался спуск, Яна попросила остановиться. Я надавил на педаль тормоза и вдруг почувствовал, что она не поддается моему усилию, словно под нее подложили кирпич или какой-то другой твердый предмет. Я совладал с короткой волной испуга, знакомой всякому водителю по мгновениям, когда машина делает не то, что от нее требуется, и посмотрел под ноги. Никакого предмета, который бы мешал педали, я не увидел и снова попытался вдавить педаль в пол. Безрезультатно! Педаль была словно намертво приварена к днищу кузова.

Я негромко выругался и стал лихорадочно соображать, как бы остановить наш безудержный спуск по крутой дороге. Рванул ручник… «Уно» словно налетела на препятствие, вздрогнула, а вслед за этим раздался звонкий металлический лязг. Трос ручного тормоза оборвался! Теперь у нас не было никаких тормозов!

Бормоча под нос то ли молитвы, то ли ругательства, я стиснул руль и по самому краю обочины вошел в поворот. Из-под наших колес в пропасть посыпалась щебенка. Горячая волна прокатилась по моей груди, и вмиг руки стали скользкими, а упрямый руль начал освобождаться от моей хватки. Это были секунды, когда мое внимание наконец оставило Яну. Я уже не видел ее лица, высокого лба и тонкого носа; перед моими глазами кружилась и качалась желто-серая полоса дороги; она напоминала какого-то чешуйчатого гада, попавшего нам под колеса и извивающегося в судорогах. По рискованно большой дуге мы оставляли позади поворот за поворотом, и несколько раз заднее колесо теряло опору и повисало над пропастью. Я с опозданием толкнул рычаг скоростей, устанавливая первую передачу, но скорость была уже слишком велика, и это уже ничего не решило, лишь только мотор, захлебываясь от запредельных оборотов, завыл на нестерпимо высокой ноте. И тогда я, понимая, что через секунду или две «Уно» пулей вылетит с дорожного полотна и ухнет в пропасть, направил машину на угол скалы. Я, будто падающий со скалы альпинист, готов был схватиться за любой выступ, лишь бы остановить падение. Стараясь уберечь Яну от удара, я подставил надвигающейся на нас каменной глыбе левое крыло. Раздался глухой удар, крыло смялось, словно жестяная банка из-под пива, брызнуло стеклянными кубиками боковое стекло, с ужасным скрежетом сорвалась с петель моя дверь. Машину развернуло, она ткнулась капотом в скальную стену и замерла, булькая пробитым радиатором. Что-то лилось на раскаленный двигатель, едкий пар шипел и клубился вокруг.

Я ничего не видел. Кровь заливала мне лицо. Я схватил Яну за плечо.

– Ты цела?

Она молчала. Я провел ладонью по глазам. Мои брови были сочно пропитаны кровью, как мочалки водой. Я с трудом разлепил веки. Все вокруг было красным. Я смотрел на мир сквозь красные светофильтры. Яна сидела неподвижно, откинувшись на спинку сиденья. Ее пальто было осыпано стеклянными крошками. Глаза закрыты.

Я схватил ее за плечо. Она открыла глаза, словно только что дремала – тихо и поверхностно, как можно дремать разве что в читальном зале научной библиотеки. Посмотрела на меня. Ее взгляд ничего не выражал. Во всяком случае, там не было даже толики испуга.

– У тебя кровь на лице, – сказала она безразличным голосом.

Я ударил ногой по искореженной двери, окончательно срывая ее с петель, выбрался наружу. Обежал изуродованный автомобиль, распахнул дверь Яны… Наверное, у нее был болевой шок. Она вела себя неестественно. Она не понимала, что произошло… Я попытался взять ее на руки, но Яна мягко отстранила меня.

– Что ты суетишься? – произнесла она, расстегивая пальто. – Не дрожи, малыш, ничего страшного не случилось. Ты не ушибся?

До меня не сразу дошло, что она разговаривает с котом, который все это время спал у нее на груди под пальто. Яна вышла из машины так, словно в самом деле ничего не случилось и мы красиво подрулили прямо к дверям ее дома. Она вела себя настолько спокойно, ее движения были так замедленны, что рядом с ней я выглядел как суетливый паникер. Нелепо было спрашивать Яну о ее самочувствии. Ее плавные и естественные движения сами за себя говорили, что с девушкой ничего не случилось и наша безумная гонка не причинила ей не только физических страданий, но и вообще каких-либо неудобств.

Мне на удивление неприятно было это осознавать. Вроде бы в этой ситуации моя выдержка, мое самообладание должны были играть особую роль, но вдруг выяснилось, что я вообще не нужен Яне… Пошатываясь, как пьяный, я отошел на обочину, поросшую клочковатой травой, и сел на придорожный камень. Кровь, стремительно густея, лениво сползала по моим щекам и капля за каплей падала в пыль… Представляю, как выглядит моя физиономия! Я просто обязан так же разукрасить морду директора фирмы, у которой я арендовал «Уно». Подсунул, мерзавец, автомобиль с неисправными тормозами!

Яна подошла ко мне, опустилась на корточки, раскрыла пластиковую коробочку автомобильной аптечки.

– У тебя во лбу торчит кусочек стекла, – сказала она таким тоном, словно речь шла о прыщике.

– А левое крыло там не торчит? – спросил я.

Она смочила вату перекисью и стала обрабатывать ранку. Острая боль пронзила мой череп насквозь. Я поморщился.

– Все, все, – успокоила Яна, дуя мне на лоб.

Ее лицо было очень близко. На такое критическое расстояние мужчина сближается с девушкой разве что за мгновение до поцелуя. Я рассматривал ее ресницы.

– У тебя нигде не болит? – спросил я.

– Нет… Не шевелись!

– У тебя отличная выдержка, – похвалил я. – Неужели не испугалась?

– А чего я должна была испугаться?

– Смерти, разумеется.

– Глупо ее бояться. Когда она наступит, то нас уже не будет, значит, и бояться уже не сможем.

Этот ответ меня поразил. Я почувствовал перед собой если не учителя, то, во всяком случае, убежденного в какой-то идее человека, с интеллектом которого должен был считаться. Я возжелал, чтобы кровь нескончаемым ручьем заливала мое лицо, и Яна долго-долго сидела предо мной, смотрела на меня, дышала на меня и столь же легко отвечала на мои вопросы… Только бы не спугнуть ее, как птицу, как красивого лесного зверя, как редкое явление природы…

– Конечно, бояться смерти на том свете уже поздно, – согласился я. – Но разве тебя не угнетает мысль, что ты, такая молодая и красивая, перестанешь жить, зальешься кровью, остынешь, уйдешь в землю?

– А ты намерен жить вечно?

– Нет, конечно. И все-таки хотелось бы пожить как можно больше.

– Как можно больше? – усмехнулась Яна, щелчком пальца запуская пропитанный кровью кусок ваты в пропасть. – До глубокой старости? Но она портит все впечатление о жизни.

– Как это? – не понял я.

– Пройдет еще лет тридцать, – с холодным цинизмом стала пояснять Яна, укладывая пузырек с перекисью в аптечку, – и у тебя ослабнет здоровье, иссякнут силы, начнутся болезни. Ты перестанешь радоваться жизни, а будешь думать только о том, как сохранить то, что у тебя еще осталось, будешь молить бога, чтобы не стало хуже, чтобы тебя миновали бедность, одиночество, немощность. Ты будешь медленно и осторожно ходить, озираться по сторонам, будешь всего бояться. В конце концов, ты забудешь, какую радость тебе доставляла жизнь…