– Давай я его позову. К его жене не стоит заходить, – мнусь я в надежде, что он не станет выяснять подробности.

– А, точно, – спохватывается Эцаган, – он же тут с женой. Что-то я не подумал. Конечно, к чужой жене мы не пойдём.

Вот и подробностей не нужно. Муданг. Удобно!

– Сейчас позову, – обещаю я. И не сдерживаю любопытства: – Мне-то расскажешь?

Эцаган делает сложное лицо – какое-то осуждающе-удовлетворённое.

– Говорил ему капитан, надо было неустойку отсуживать через него. В два дня всё решили бы, и баста. Но как же, нехорошо ведь, вдруг кто подумает, что он пользуется знакомством… Короче, пока он со Старейшинами канителился, у тех ребят, что были ему должны, образовалась масса времени, чтобы придумать, как ему не платить. Сжить со свету, пока суд не пришёл к заключению, и дело с концом.

– Идеально, – кривлюсь я. – Когда об этом станет известно, вообще все пойдут судиться только и исключительно к Императору. Впрочем, может, это наконец убедит Старейшин в том, что их судебную систему надо реформировать.

– Да, это было бы нелишне, – вздыхает Эцаган. – А то когда дело криминальное, Старейшины и мою кровь пьют, не только истца.

– Кто тут пьёт кровь? – с интересом спрашивает Янка, незаметно возникшая в фойе вместе с очень довольной Арай. Не иначе, опять секретничали. – Есть ли омолаживающий эффект? Или, может, иммунитет укрепляет?

– Пошли пациентку перевезём, – фыркаю я.

Чача обнаруживается при жене, как пришитый, и тоже помогает нам докатить её до палаты. Он вяло сопротивляется общению с полицией – мол, эти дела могут и подождать, но я его всё-таки отправляю. Подождал уже разок, хватит.

Переноска стоит в палате всё ещё целая, под присмотром Кира. Он тут же выметается из палаты, обходя пациентку по широкой дуге. На него тоже действует её магнетизм – не настолько, чтобы нельзя было игнорировать, но лишний раз он предпочитает не подставляться.

Камышинка бледная и как-то частовато дышит.

– Живот болит? – спрашиваю я. – Какие-нибудь неприятные ощущения?

– Нет, – безразлично отвечает она, не сводя взгляда с дочки. – Надолго Чача ушёл?

Я хмурюсь. Только что же при ней всё обсуждали. Она просто так не слушала или потому что настолько плохо себя чувствует?

– Сейчас вернётся, – обещаю я.

Она тяжело моргает, как будто глаза не держатся открытыми.

Насторожившись ещё больше, я иду за портативным сканером и принимаюсь рассматривать Камышинку вооружённым глазом. Что я там хочу увидеть – это большой вопрос. Теоретически у неё может быть внутреннее кровотечение, хотя я зашила те несколько порезов, которыми её успела наградить дочка. Кровь у Камышинки есть – очень густая и белёсо-прозрачная, но какую функцию она выполняет – загадка. Однако никаких кровотечений я не нахожу.

Заходит Арай и приносит пациентке питательный коктейль. Кормить её сырой рыбой сразу после операции кажется мне не очень правильным, поэтому я велела развести ей смесь с рыбьим жиром. Однако Камышинка далеко не так голодна, как до операции. Сделав пару глотков через соломинку, она возвращает стакан Арай.

– Невкусно? – спрашивает та.

– Не хочу, – слабым голосом отвечает Камышинка. – Нет смысла.

– Какого смысла? – настораживаюсь я. – Вы есть хотели не так давно. Чтобы восстановиться, нужны силы.

– Я не восстановлюсь, – говорит Камышинка. – На смену мне пришла другая. Моё время кончилось.

– Подождите, подождите, – начинаю нервничать я. – С чего вдруг? Вам же ничего не угрожает! Я всё зашила, кровотечений нет, от чего вам умирать?

– В одно время, – почти шепчет Камышинка, – может быть только одна жрица от каждого клана.

Она говорит нечто, похожее на слово “духовница”, но с огласовками, как в однокоренном ему слове “подношение”, и я это интерпретирую как “жрица”, но, кажется, в муданжском такого слова на самом деле нет.

Я кошусь в угол на переноску, от которой раздаются скребущие звуки. Попытки речной дочери просунуть зубы в щели в крышке наводят меня на мысль о голых землекопах. Помнится, у них доминантная самка подавляет половое развитие у остальных…

– Ветка, беги за Киром и ещё кем-нибудь, пускай уносят ребёнка отсюда как можно дальше. Во дворец в бассейн, например.

А сама кидаюсь открывать окно и включать кондиционер на проветривание.

Чача, на глазах у которого малявку вынесли из Дома целителей чуть не бегом, бросил полицейских и примчался в палату. Помимо проветривания я запустила увлажнитель, чтобы если в воздухе остались какие феромоны, побыстрее осели. Но Камышинке не становится лучше.

Она очень бледная, и лицо у неё как-то заострилось. Когда она берёт Чачу за руку, видно, что поднять руку ей даётся с трудом. Чача бормочет ей что-то ласковое синими губами, время от времени срываясь на молитву.

Я выскакиваю в коридор и звоню Хосу, понадеявшись, что он ещё пребывает в обществе мамы нашего котёнка. Он действительно проводил её до её леса, но ни он, ни она ничего не знают ни о каких жрицах и особенностях смены их поколений.

Ирлику, как обычно, не проходит звонок. Укун-Тингир мычит что-то невнятное в трубку минут пять, после чего я не выдерживаю и пробую Умукха.

Этот хоть наконец выходит на связь.

– Жрица?.. – озадаченно повторяет он, и у меня внутри всё обрывается. Неужели и он не знает?!

– Ты можешь просто примчаться сюда вот прямо сейчас и посмотреть, нельзя ли ей помочь? – прошу я, чуть не хныча.

– Так-то по твоему описанию она скорее по части Укун-Тингир, – издалека заходит Умукх, и я высказываюсь как не всякий наёмник. У муданжских богов какой-то невменяемый загон про разделение обязанностей. Я ещё понимаю – со старшими богами, с ними не договоришься, и в положение они не войдут. Но между собой-то можно как-то по-божески! Тьфу.

– Она ничего не знает о речных девах. Умукх, пожалуйста!!!

– Ну… Хорошо, сейчас, предупрежу руководителя… – неуверенно говорит Умукх и отключается.

Я заскакиваю обратно в палату. Там без изменений. Камышинка чахнет, Чача убивается, Арай жмётся к стенке, не зная, чем помочь. Рабочий день у неё уже кончился, и я пытаюсь её отпустить, но она мотает головой.

– Что я скажу старушке и мальчикам? – шепчет она. – Может, их сюда позвать?

Мне не очень нравится идея набивать палату народом, тем более, что прочие члены семьи могут и не знать, что Камышинка – нелюдь, но с другой стороны, если она действительно сейчас умрёт, то хоть попрощается…

Пока я обдумываю эту дилемму, нас становится больше.

Посреди палаты возникает столб сиреневого пламени, и из него величественно вышагивает Ирлик. Впечатление несколько портит сочетание байкерской кожаной куртки на голое тело, широких шорт в пальмочку и брони из бус до пупа.