Не выпуская из руки промокший носовой платок, она начала хлопать в ладоши. Постепенно к ней присоединились и остальные: Лейла, ее дети, тетя Ники, дядя Джафар, многочисленные кузены, кузины и другие родственники, которые приехали встретить их, несмотря на ранний час. Дружные аплодисменты нарастали, становясь все громче, даже несмотря на то, что некоторым приходилось хлопать себя ладонью по бедру: ведь в одной руке они крепко держали стаканчики с традиционным иранским напитком – крепким ароматным чаем.

28. Малиновые фонарики

– Лабу́! Лабу́! – выкрикивал чей-то голос за окном, и Мина, открыв глаза, села на постели. В первые мгновения она никак не могла взять в толк, где находится. Потом ее взгляд упал на сшитое руками Меймени лоскутное одеяло, на свадебную фотографию родителей на ночном столике, на разбросанные по полу вышитые подушки темного бархата, и постепенно реальность просочилась в ее затуманенный сном мозг.

Она была в доме Меймени и Ага-хана.

Голос за окном продолжал свою однообразную песнь, которая была и знакомой, и незнакомой. Не сдержав любопытства, Мина соскочила на пол и подошла к окну. На улице она увидела сутулого старика в серой рубашке и черных брюках, который толкал вдоль тротуара тяжелую тележку на больших велосипедных колесах.

– Лабу́! Лабу́!

Неужели, подумала она, это тот же человек, который продавал вареную свеклу, когда она была еще маленькой?

– Пора вставать, пай шо́! – В спальню вошла Дария в лимонной блузке и белой юбке. Ее волосы были только что вымыты и уложены феном. – Одевайся, будем пить чай.

На завтрак были горячие лепешки-барбари, сыр фета и домашнее варенье из кислой вишни. (Сначала Мина подумала, что это варенье Меймени, но такого, конечно, быть не могло. Должно быть, это тетя Ники сварила его в конце лета для Ага-хана и закатала в банки.) И конечно – чай, горячий черный чай. Сам Ага-хан уже проснулся и слушал на кухне радио. У диктора был все тот же гулкий, распевный, выразительный голос, который был отличительной особенностью иранского радио столько времени, сколько Мина себя помнила, и ей легко было поверить, что у микрофона в студии сидит тот же самый человек, которого она слышала в детстве.

Теми же самыми в кухне Ага-хана были и часы, и красно-белые стулья, а на деревянных боках голубиных кормушек за окном все еще сохранялись бледные очертания цветов и рыб, которых Мина нарисовала много лет назад еще в той, другой жизни. Теми же самыми были столики, подушки и искусственные розы в стеклянной вазе, и только Меймени больше не было. Казалось, будто кухня была театральными подмостками, на которых кто-то расставил все положенные по сюжету декорации, но старая актриса задремала в гримерке и так и не вышла на сцену.

Когда Мина вошла, Дария стремительно перемещалась по кухне, хлопала дверцами шкафов и выдвигала ящики буфета, доставая блюдца, миски, ложки и десертные ножи. Ага-хан уже положил на лепешку немного варенья и теперь медленно жевал, продолжая внимательно слушать последние новости. За окном громко ворковали голуби, клюющие из кормушки хлебные крошки.

Мина осторожно отпила горячий чай. В этом доме, за этим столом он казался особенно вкусным, словно его заваривала сама Меймени.

– Лейла звонила, – бросила ей на лету Дария. – Вечером она придет к нам в гости.

Когда Мина уехала, ей было десять, а Лейле – девятнадцать. Сейчас ей было двадцать пять, а Лейле – тридцать четыре и она была взрослой замужней женщиной и матерью двоих детей. Работала она инженером.

– Даже не верится, что она все-таки вышла за мистера Джонсона, – сказала Мина.

– Ничего удивительного. Прекрасная партия, – заметил Ага-хан, но Мина хорошо помнила, как бабушка шептала в телефонную трубку: «Я кое-кого нашла для твоей Лейлы. Если все пойдет как я задумала, она сможет покинуть Иран еще до того, как ей исполнится двадцать, и она сможет учиться в Англии…»

– А почему они остались в Иране? – спросила она.

– Почему бы и нет? – отозвался Ага-хан.

– Если ты позавтракала, давай немного пройдемся, – сказала Дария. – И не забудь надеть рупуш.

Мина медленно шла по улице, держась в паре шагов позади деда и матери, которые, тесно прижавшись друг к другу, негромко беседовали о семейных делах, о соседях, о последних сплетнях и новостях. Дария крепко держалась за рукав отцовского твидового пиджака, порой помогая ему преодолеть высокий бордюр, порой – опираясь на его локоть, словно и впрямь нуждалась в его поддержке. Наверное, подумала Мина, мать мечтала об этой прогулке уже много лет.

Несмотря на то что солнце светило по-зимнему слабо, перед ее глазами плавали черные пятна, которые не на шутку ее раздражали. Мине хотелось отогнать их рукой, словно мух, но это, вероятно, было одним из следствий длительного перелета через половину земного шара, и она постаралась сосредоточиться на том, что видит вокруг. Сейчас они шли мимо магазинчиков и лавочек, о существовании которых Мина совершенно забыла. Вот химчистка, вот нанвайи — хлебопекарня. Приятно было обнаружить их на старых местах. На углу Мина увидела лавку зеленщика – ее она помнила хорошо, потому что много раз проходила мимо, когда шла к Меймени. Здесь тоже продавались гранаты, но совсем не такие вкусные, как на рынке, куда бабушка отправилась в свой последний день.

Ага-хан и Дария вошли в лавку, и Мина последовала за ними.

Лавка представляла собой небольшую квадратную комнату, вдоль стен которой стояли ящики с овощами, фруктами, зеленью. Почему-то Мине казалось, что когда-то лавка была намного больше – и чище. Теперь повсюду лежала пыль, а в углу стоял с сигаретой в зубах плохо выбритый мужчина в красных пластмассовых шлепанцах. В ящиках и картонных коробках лежали сморщенные яблоки и апельсины «с бочком», на больших деревянных подносах высились пирамиды моркови, подвядшего сельдерея, мелкого картофеля. Ага-хан наклонился над подносом с огурцами.

– Позвольте вам помочь, Ага-хан, – сказал продавец.

– Да не устанет твоя рука, уважаемый, но я хотел бы выбрать огурцы сам, – ответил дед.

– Как пожелаете, уважаемый, – вежливо ответил зеленщик, и Мина подумала, что он и Ага-хан вели этот разговор уже тысячу раз, спорили и торговались из-за помидоров, моркови, огурцов. Возможно, и из-за сельдерея тоже.

Дед выпрямился с видом человека, отстоявшего свое достоинство, и протянул зеленщику свою покупку. Тот бросил ее на весы.

– Два килограмма, уважаемый.

– Не может быть. Проверьте еще раз.

– Вы правы, Ага. Ровно полтора кило. Прошу прощения, я ошибся. Впрочем, это не важно, я все равно недостоин платы. Примите эти огурцы от меня в подарок.

Мина