Но это все было во-первых. Было еще и «во-вторых».

А заключалась «во-вторых» в том, что продавщица мороженого как две капли воды походила на Марьяну Леопольдовну.

Она уставилась на Вовку, и губы ее знакомо сузились в две тоненькие, очень недовольные ниточки.

– Ну, девушка, а вам что?

У Вовки засвербело в горле. За стеклянной витриной продавщицу можно было рассмотреть с головы до пят. Накрахмаленный передник сбивал с толку, но тугая высокая прическа, строгая юбка до колена и белая блузка – все это была Марьяна Леопольдовна, ее привычный облик, знакомый, выверенный комплект. В другой одежде или, не дай бог, с распущенными или прихваченными заколкой волосами Вовка Марьяну Леопольдовну не видела никогда.

– Ш-ш… шоколадное, – буркнула она первое, что пришло в голову.

– Один шарик? – изящно изогнула бровь «Марьяна Леопольдовна».

Вовка глазела на нее так ошарашенно, что Илья заулыбался и подтолкнул ее локтем:

– Бери фисташковое, цвет прикольный.

Вовка только кивнула, и «Марьяна Леопольдовна» строго кивнула:

– Один шарик шоколадного, один – фисташкового.

Вовка завороженно следила за тем, как она набирает в округлую ложку мороженое.

– Что-нибудь еще?

– Н-нет, мне ничего… – пролепетала Вовка.

– Сколько с нас? – Илья раскрыл кошелек.

«Марьяна Леопольдовна» опустила рожки в подставочки и прошла к кассе.

– Четыре шарика, – сказала она, набрала на клавиатуре цифры, и касса тренькнула, выплюнув поддон с купюрами. – Пожалуйста.

Она указала на экранчик, где загорелись зеленые цифры.

У Вовки глаза на лоб полезли. Экранчик показывал две тысячи. Или это ошибка? Может, запятая затерялась и это двести рублей?

– Две тысячи? – тоже удивился Илья.

– Две тысячи рублей ноль ноль копеек, – кивнула «Марьяна Леопольдовна». – Все верно. За все приходится платить, тут уж ничего не поделаешь.

Она поджала губы, и у Вовки заломило виски. Платить за все… Это еще о чем?

– Да нет, тут, наверное, какая-то ошибка, – беззаботно рассмеялся Илья. – Пересчитайте, пожалуйста. У вас же вот тут на листке написано: один шарик – двадцать рублей. Должно выйти восемьдесят.

«Марьяна Леопольдовна» наклонила голову.

– Четыре шарика, – сказала она, снова набирая что-то на клавиатуре. Касса звякнула. – Пожалуйста.

Она снова указала на экранчик, и на этот раз там значилось ровно восемьдесят рублей, ни копейкой больше.

А вот в лице «Марьяна Леопольдовна» нисколько не изменилась, как будто ее нисколько не обеспокоило то, что ее странный обман раскрыли. Когда они выходили из кафе, «Марьяна Леопольдовна» пристально смотрела вслед Вовке.

– Какая странная женщина, – хмыкнул Илья, когда они оказались на улице. – Правда, что ли, думала вот так мощно обсчитать?

Но Вовка не ответила, а только уставилась в свое мороженое и рассматривала кусочки шоколада, торчавшие из шоколадной же массы. Она-то знала, почему продавщица попросила у них две тысячи.

В том, что это лишь похожая на Марьяну Леопольдовну женщина, Вовка сомневалась. Это была она, именно она, иначе не было бы речи о тех разнесчастных деньгах, которые Вовка у нее бессовестно стянула.

Но если бы это и вправду была Марьяна Леопольдовна, она непременно бы узнала Вовку и устроила бы ей разбор полетов. Но она лишь буравила ее своим осуждающим взглядом, да и только. Да и что Марьяне Леопольдовне делать в Краснокумске, за стойкой кафе-мороженого? Она ведь преподает в вузе, с чего бы ей наниматься в захудалом провинциальном городе какой-то продавщицей?

Илья надкусил свое мороженое, а у Вовки аж зубы свело. Она так не умела. Обычно она цедила мороженое, потихонечку слизывая, а если была ложка – то ковыряла ею по капельке.

– Ну так, – повел плечом Илья. – Странноватенько, конечно.

Вовка тоже попробовала и сморщилась. Шоколад отдавал картоном, а фисташки – кислятиной.

– Ну и химия. – Вовка лизнула еще разок. – Нет уж. Что-то не пошло.

Она вышвырнула рожок в ближайшую урну. Илья уже съел половину, но поколебался и последовал ее примеру.

– Да уж. Как-то не очень. Ладно, сейчас мимо магазина пойдем, что-нибудь купим. Я, кажется, теперь вполне себе понимаю Федю. Только о жратве и думается.

– Федю? – моргнула Вовка.

– Федю? – Илья почесал в затылке и сконфуженно хохотнул. – Что-то меня глючит. Какой еще Федя-то?

Вот именно, глючит. То ли Илью, то ли вообще всех. И Лёлю, и Федю-Митю, и саму Вовку. Какой-то этот Краснокумск тронутый…

– Митя, наверное, – без особой охоты подсказала Вовка.

– Точняк. Митя. Что-то голова от этого смога мутная. Вообще не варит.

Вовка только кивнула. Она тоже не особенно хорошо соображала, но уж точно не от смога.

Они возвращались по другой стороне улицы и миновали небольшой парк. Вернее, Вовка думала, что это парк, но когда они оказались у ограды, то оказалось, что из-за старенького зеленого штакетника на них смотрит покосившийся дачный домишко. Неясно, как он затесался в городскую застройку: может, его хозяин наотрез отказался съезжать, и выселить его не смогли, а может, он был какой-нибудь крупной шишкой, и выселять его вообще не думали. Так или иначе, домик все стоял. Кособокий, явно уже нежилой, краска на нем лупилась, а узорные наличники съехали, обнажая гниль. Зато яблоневый сад брал свое. Густой, как дикие джунгли, сочно-зеленый, он подмигивал желтыми огонечками крошечных, пока еще недоспелых яблочек. Сад портило только серое рубище, неизвестно зачем развешанное на ветвях деревьев – то ли грязное белье, то ли половые тряпки. Вовка прищурилась, пытаясь все-таки разобрать, что это такое, а потом крепко-крепко сжала Илье руку и онемела.

– Ого, – присвистнул он. – Кошатник здесь точно не живет.

Значит, и Илья видел.

Вовка не отпускала его руки, а за шиворот словно льда насыпали. Снова разболелась голова, и Вовка отрешенно подумала, что нужно будет поискать у бабушки таблетки. Принять и в карман положить – ну сколько же можно терпеть… От холода залихорадило, но какая-то сила заставляла не спускать глаз и все рассматривать, рассматривать…

На ветвях яблонь висели кошки. Десятки грязно-белых длинношерстных кошек, одинаковых, словно близнецы. Развешаны они были с какой-то ненормальной аккуратностью – на равном расстоянии друг от друга, чуть ли не живописно, как игрушки на новогодних елках. От ветерка две ближние кошки покачивались с легкой, расслабленной грацией. Когда одна из них повернулась, обратив к Вовке застывшую морду, она зажмурилась и охнула.

Но хуже всего было не то, что кошки были дохлыми или что какой-то псих решил украсить ими свой участок. Самое отвратительное было то, что эти кошки были словно размноженной копией одного-единственного оригинала.