Снулый Бар-Матаев глядит ему вослед.

– Наглый, как пидор.

Семь лет прогудел Бар-Матаев в заключении – крупные хозяйственные преступления республиканского масштаба. Ничего не помогло. Соперники погубили.

– Витька, скажи, а если я завтра домой уеду, что мне будет?

– Улетишь внутрь . Подожди пару дней: отменят готовность – поедешь.

– Мне теперь надо! Я их всех в рот…, козлов. Что, понимаешь, пожилого человека заставляют семью бросать на месяц!

Никуда он не поедет.

Недавно опроставшаяся сучка Циля и безымянный кобель на трех с половиной ногах, дремлющие на ломте поролона, выдранного из матраца, одновременно поднимают головы: забылись-то они под музыку бутбульского приемничка, а тишина их пробудила.

– Каменное сердце, – вздыхает Бар-Матаев. – Не понимают, когда с ними как с порядочными. Если через два дня не отпустят – уйду и всех делов.

Он туго поднимается с узкой сиделки, прямит застывшие хрящи.

– Да, блядь. Когда молодой человек – нигде не болит. Когда пожилой – спина болит, жопа болит, х… болит… Я в зоне девчонку на снегу драл: слез с нее, а она сдохла. Замерзла. А я – хоть бы что. Сегодня три свитера на себя надел – холодно.

– А ты бушлат возьми.

Четыре слоя холмов, несмотря на темноту, можно разобрать, а можно и не разобрать, если ты их днем никогда не видел. Спотыкаясь, цепляясь долгими каблуками за остатки старинного земледельчества – глыбовые уступы между грядками на склонах, – Анечка идет. С белым личиком жасминного стекла, в душегрейке из сокращенной посылочной шубы; досталась ей шуба на продажу, а она ее не продала – изменила интересам своего национального движения.

* * *

Медленный холодный ветер пошел на базу из темноты – равномерный ночной сквозняк, известный всем часовым в Иудее.

Вдоль по ближней каменной террасе, где еще сравнительно недавно мужепес в балахоне до пят отделял съедобный сорняк от несъедобного, – Анечка гуляет.

Как всегда, Анечка сосредоточенная, голова закинута, руки неподвижны. И на каждом спотыке – вся содрогается, обижается на дорогу, на свою неловкость.

А Плотникову – везло. Так, во всяком случае, пишется в дружеском письме: «…поперла везуха».

У Плотникова никогда еще не было так много денег – на все хватало. Он платил за непонятную, несмотря на два года житья, квартиру (белая мебель, полуутопленная в стены, маленький цветной «Филлипс», что почти не смотрелся, книжные полки, совмещенные с буфетом, серый суконный пол и странная британская ванная, где краны без смесителя: как мыться – непонятно?) – платил, выписывал чеки: желтые твердоватые бумаги с накатанным узорным крапом – мешающим подделке?.. А кто, кстати, подделывает чеки? – с крапом сложного финансового рисунка и синим бордюром.

И оставалось на все на свете: электричество-газ-вода, мясо в целлофановых пакетах, картошечка – сначала зажаренная, а потом лишь замороженная, а не наоборот, – миллион простокваш, три бутылки спиртного в неделю, ежевичные варенья, медовые печенья, чай, чай, чай.

В пивнушки-пабы Плотников почти не ходил, из деликатесов позволял себе двойной глостер от магазина авторских сыров и пять книг в неделю. А мог бы и больше, да надобности не возникало.

В историческом парфюмерном магазине «КАЛПЕПЕР», существующем три с половиной столетия, Плотников забирал лосьон «после бритья», мыла – и однажды купил подушечку, набитую клевером: от бессонницы.

А оставалось!

Не копил – просто не снимал со счета. И однажды в банке, видя, как впереди стоящий запросил у подьячей сумму остатка в письменном виде, – сделал то же самое. Оставалось.

Три фирмы платили Святославу Плотникову за технические переводы с английского – давали работу изгнаннику и себя не забывали. Три фирмы продавали внешнеторговому объединению «СОЮЗЭКСПОРТ» розовые с темными консолями электронные вычислители, стальные предметы машиностроительного вида и шубы из искусственного меха – все это требовало сопроводительных бумаг на языке заказчика.

Шубы Плотников узнал. Что-то подобное получала Аннушка, что-то подобное получали все – или не все, но многие получали.

…Когда бои за посылки достигли своего непристойного апогея, Плотников строго-настрого запретил Анечке даже приближаться к этим взрывоопасным картонкам – тем более что на их личный адрес также кое-что приходило – и продуванить полученное оказывалось непросто; под покровом взаимного молчания Анечка перебежками выбиралась за пределы среды – туда, где присланные туалеты покупали за относительный бесценок. В торговле Анечке не везло.

А Плотникову – везло. Он больше года не видел никого из тех, с кем дело делал .

Все первое время трясло Плотникова по всем по четырем по сторонам – прокачкой по кочкам: интервью, статьи, митинги в защиту. Семь газет напечатали, пять радиовещаний передали: «Москва. Агентство. По сведениям, полученным из осведомленных кругов, покинул СССР Святослав Плотников».

На вторую неделю покидания, в Вене, был подписан договор на книгу эссе.

Самое неприятное произошло именно с этой книгой: называется «Москва – противостояние».

Договор шелестел своим основным экземпляром, шелестел побочными, но все напрасно – Плотников писать не мог.

– Слава, ты долго телишься, – звонил из Соединенных противостоятельный друг. – Твоя работа заполнит брешь; Солж после «Архипа» ничего не делает!

Хорошо хоть аванс за книгу хватило сил вернуть. Положим, особой силы и не потребовалось – три фирмы, три фирмы, три фирмы.

Анька сидела в героическом и слаборазвитом Израиле. Когда закончится первый этап борьбы с произволом – мы уехали не напрасно!! – поедет Плотников к ней. Можно найти тихие зеленые места неподалеку от Кейсарии – читал о таких в путеводителе-рекламе «Следуйте за солнцем на Святую Землю».

Анька мучается – не пишет ничего, но он и так понимает. Каждый месяц-два посылается на имя старого приятеля – доктора психиатрии Старчевского – некоторое количество стерлингов. Анькины сложности: Слава, мне ничего не нужно, у меня все есть… Старчевский как специалист сможет расшатать систему табуирования, объяснить, что ни в коем случае не следует рассматривать их вызванный обстоятельствами разъ-езд как раз-вод! Пусть, если ей угодно, относится к моим присылкам как к алиментам, но пусть пользуется.

На Рождество прислали Плотникову уважительный подарок – билет на праздничный дивертисмент в присутствии Ее Величества.

Королевский зал – он не Колонный Дворец съездов. Дивертисмент песен Краснознаменного ансамбля под управлением Александрова тоже не включал. Ничего не дергало. Даже Ее Величество в подозрительном по кремплину костюмчике и менингитке , украшенной бриллиантами, Плотникову – вполне бешеному – жилы не тянула. Святослав углубил шею по подбородок в широковатый ворот новой сорочки, и обосторонние соседи были совсем чужие ровные люди, не имеющие никакого касательства ни к «Архипу», ни к борьбе с произволом. Сплошное Счастливого Рождества.