Служанка доложила: «Мистер Кленнэм», нопротикала эти слова так тихо, что они не были услышаны, и после ее ухода гостьостался стоять у дверей, не замеченный хозяином. Последний, человек почтенныхлет, сидел в глубоком кресле, вытянув на каминный коврик ноги в мягких туфлях,и медленно вращал большие пальцы рук один вокруг другого. Отблески огня игралина его лице, и от этого казалось, будто его пушистые седые брови шевелятся втакт тиканью. Старого Кристофера Кэсби — это был он — можно было узнать спервого взгляда; за двадцать с лишком лет он изменился не больше, чем добротнаямебель, его окружавшая, и чередование времен года проходило для него так жебесследно, как для сухих лепестков роз и лаванды в фарфоровых вазах.

Быть может, в этом изобилующем трудностямимире не сыскать другого человека, которого так трудно было бы вообразить себеребенком, как мистера Кэсби. А между тем он почти не менялся на протяжении всейсвоей жизни. Прямо напротив его кресла висел портрет мальчика, в котором всякийпризнал бы сразу Кристофера Кэсби в возрасте десяти лет, даром что в руках ондержал грабли (предмет столь же любезный и необходимый ему, как водолазныйколокол), а сидел, поджав под себя одну ногу, среди цветущих фиалок, с противоестественнымв его годы глубокомыслием созерцая шпиль деревенской церкви. То же гладкое лицои гладкий лоб, те же ясные голубые глаза, то же кроткое выражение. Конечно, нисияющей лысины, от которой голова казалась такой большой, ни обрамлявших ееседых кудрей, похожих на шелк-сырец или стеклянную пряжу, которые никогда неподстригались и, ниспадая до самых плеч, придавали этой голове такоеблагообразие — ничего этого на портрете не было. И тем не менее в ангелочке сграблями легко было распознать все приметы патриарха в бархатных туфлях.

Патриарх — так его называли многие. Почтенныестарушки из соседних домов говорили, что мистер Кэсби — последний изпатриархов. И это название очень к нему подходило: он был такой медлительный,такой седовласый, такой спокойный, такой невозмутимый — чем не патриарх, всамом деле? К нему часто подходили на улице с покорнейшей просьбой послужитьмоделью для картины или статуи, изображающей патриарха; судя по настойчивоститаких просьб, художники и скульпторы решительно не способны припомнить иливообразить черты, из которых складывается образ патриарха. Филантропы обоегопола справлялись, кто этот почтенный старец, и услышав в ответ: «КристоферКэсби, бывший управляющий лорда Децимуса Тита Полипа», восклицалиразочарованно: «Как, с такой головой, и он не радетель о благе ближнего? Как, стакой головой, и он не покровитель сирых, не защитник беззащитных?» Однако стакой головой он был и остался Стариком Кэсби, одним из самых богатых, есливерить молве, домовладельцев округи, и с такой головой он сейчас мирно сидел вкресле в тишине своей гостиной. Впрочем, было бы верхом безрассудствапредполагать, что он мог бы сидеть там вовсе без головы, хотя бы и такой.

Чтобы привлечь к себе внимание, Артур Кленнэмсделал шаг или два, и тотчас же на него вскинулись седые брови.

— Прошу прощенья, сэр, — сказал Кленнэм. — Вы,верно, не слышали, как обо мне доложили.

— Не слышал, сэр. Вы ко мне за каким-нибудьделом, сэр?

— Нет, только затем, чтобы принести вам своепочтение.

Мистер Кэсби был как будто чуточку разочарованэтим ответом; быть может, он ожидал, что посетитель принес ему что-либо болеесущественное.

— А позвольте узнать, сэр… — начал он снова, —прошу садиться… позвольте узнать, с кем… Ба, ба, погодите! Если не ошибаюсь, мнезнакомы эти черты! Уж не того ли я вижу джентльмена, о возвращении которого вродные края недавно говорил мне мистер Флинтвинч?

— Вы угадали, сэр.

— Неужели! Мистер Кленнэм?

— Он самый, мистер Кэсби.

— Рад вас видеть, мистер Кленнэм. Чтоновенького у вас за это время?

Полагая бесполезным распространяться о технезначительных переменах, которые могли произойти в его здоровье и состояниидуха за четверть века, истекшие со дня их последней встречи, Кленнэмограничился какой-то общей фразой, вроде того, что все обстоит у него какнельзя лучше, и крепко пожал руку обладателю «такой головы», озарявшей егосвоим патриархальным сиянием.

— Стареем, мистер Кленнэм, — сказал КристоферКэсби.

— Да, не молодеем, — отозвался Кленнэм.Отпустив это глубокомысленное замечание, он должен был сознаться себе, что ононе блещет остроумием, и вдруг понял, что волнуется.

— Стало быть, ваш почтенный батюшка приказалдолго жить, — продолжал мистер Кэсби. — Весьма прискорбно было услышать обэтом, весьма прискорбно.

Артур, как положено в таких случаях,поблагодарил за участие.

— Было время, — сказал мистер Кэсби, — когдаотношения между вашими родителями и мною несколько испортились. Тому причинойпослужило маленькое семейное недоразумение. Ваша почтенная матушка, пожалуй,несколько ревниво относилась к своему сыну. Я разумею вашу достойную особу,сэр, вашу достойную особу.

Его гладкое лицо своею свежестью напоминалоперсик. От того, что лицо было таким свежим, глаза такими ясными, голова такойвеличественной, казалось, что он изрекает необыкновенно мудрые и добродетельныемысли. При этом выражение лица у него было самое благостное. Никто не мог бысказать, где и в чем заключена его мудрость, добродетель и благость, но весь онбыл словно овеян этими качествами.

— Впрочем, — продолжал мистер Кэсби, — это вседело прошлое, дело прошлое. Теперь я время от времени навещаю вашу почтеннуюматушку и неизменно восхищаюсь, видя, с каким мужеством и силою духа онапереносит свои тяжкие испытания, тяжкие испытания.

У него была привычка дважды повторятьсказанное, и при этом он кротко улыбался, скрестив руки и склонив голову набок,с таким видом, словно затаил в своих мыслях нечто столь утонченное, что этогоне выразишь словами. Казалось, он отказывает себе в удовольствии высказаться доконца, чтобы не воспарить слишком высоко, и из скромности ограничиваетсяпростым житейским разговором.

— Я слыхал, — заметил Артур, торопясьвоспользоваться мелькнувшим случаем, — что в одно из таких посещений вы взялина себя труд рекомендовать моей матери Крошку Доррит.

— Крошку — какую крошку? Доррит? Ах, это швея,за которую просил меня один из моих жильцов? Да, да. Ее фамилия, точно, Доррит.Как же, как же. А вы ее зовете Крошкой Доррит?

Нет, попытка не удалась. Не стоит двигаться дальшепо этой дороге. Она никуда не приведет.