– Будь осторожен. Я знаю, Мэнди красивая. Я знаю, Мэнди умная. Но она еще и дочь своей матери. Не дави, не торопи. Действуй исподволь. Я прождал тридцать лет, подожду еще, если надо.

Мартин сидит на лавке возле универмага, недоверчиво уставившись на «Эйдж». Пятая страница. Его материал на пятой странице! Даже статья «Геральд сан» на первой, а у них и не статья вовсе, а просто ассорти из протухших фактов и свежих теорий, то есть преподнесенные под видом правды домыслы о том, что немок перед смертью изнасиловали и пытали. Он перечитывает свою работу, ища изъяны, по вине которых ее изгнали на внутренние страницы, и ничего не находит. На заглавной – сборище второсортных историй. Основная статья посвящена мельбурнской недвижимости, далее идет фоторепортаж о телезвезде, бросившей жену и детей, чтобы присоединиться к религиозному культу. Мартину вспоминается разговор с Максом Фуллером. Макс уверял в своем доверии, но он редактор в «Сидней морнинг геральд», а его коллега в «Эйдж» не связан соображениями личной лояльности.

Под ложечкой начинает неприятно посасывать. Что-то не так.

Вернувшись в «Черного пса», он наконец дозванивается редактору.

– А, Мартин. С добрым утром!

– Пятая страница? Что, правда?

– То в «Эйдж». Что с них, бесхребетников, возьмешь. В «Геральд» ты на третьей.

– И это должно меня утешить? Вчера вечером моя история гремела по всем телеканалам и в «Сан» ее дали на главную страницу.

– Не начинай, Мартин. Мне пришлось побороться, чтобы твой материал вообще пустили в номер.

– Что? Но почему, Макс? Что случилось?

– Честно говоря, сам не знаю. Вынужден огорчить: эта история больше не твоя. Тебя решили вернуть в Сидней. Недели, мол, вполне достаточно, а то еще перетрудится. Тебя заменит Дефо, а «Эйдж» посылает собственного репортера, Морти Лэнга.

Эти слова словно удар под дых. Мартин ошеломлен. Перед глазами мелькает картинка: конец карьере, разлетелась вдребезги, как упавший бокал. И следом за ней вторая: вот он за письменным столом в дальнем уголке редакции, сломленный человек. Его охватывает злость.

– Что значит «они»? Почему бы прямо не сказать «мы»? Это ты отбираешь у меня историю, ты посылаешь мне на замену Дефо. По крайней мере, решение точно твое.

– Нет, Мартин, все не так…

– Прекрасно. Значит, дашь им отпор. Скажешь, что эта история моя.

– Мартин, выслушай… я тоже оказался не у дел. Со мной не церемонились, заменяют на другого. Сегодня мой последний день здесь.

Еще один удар под дых.

– Что? Почему?

– Без понятия. Я в редакторском кресле уже семь лет. Большинство протягивает вдвое меньше. Тиражи падают, поступления от рекламы – тоже. Время обновления.

– Не мели чепухи, Макс. Тиражи и рекламные поступления вечно падают. Не позволяй так с собой поступить. У меня не было редактора лучше.

– Спасибо, Мартин. Очень мило с твоей стороны. Только все уже решено. Меня вытурили. Не волнуйся: у меня полный парашют. То же жалование, внештатный обозреватель. Здесь и за границей. Я, можно сказать, рад.

– Черт, Макс! Такая потеря.

– Спасибо. О тебе тоже позаботятся. Начальство понимает, что газета перед тобой в долгу после Газы. К тому же ты один из наших лучших авторов. Подумывают посадить за передовицы и обращаться, если понадобится переписать за кем-то статью, плюс роль наставника. И немного репортажей, если и когда будешь к ним готов. Ты не пропадешь.

После телефонного звонка Мартин сидит у себя в мотеле «Черный пес». Гостиничные номера, можно сказать, стали его жизнью. Отличные номера в отличных отелях: «Пьер» в Нью-Йорке, «Гранд» в Риме, «Американская колония» в Иерусалиме. И дерьмовые номера в дерьмовых отелях: бразильская хибара с земляным полом, бордель в камбоджийском захолустье, совершенно безликая гостиница для бизнесменов, расположенная в Гааге, где он прожил три недели. И теперь здесь, последний гостиничный номер, настоящая собачья конура: шумный кондиционер, лубочная репродукция с изображением эвкалиптов и настолько скверная вода, что у Всемирной организации здравоохранения от нее началась бы истерика. После всего – адреналина, амбиций, слов, миллионов слов – он заканчивает вот этим: номером шесть в мотеле «Черный пес».

Мартин смотрит на свои руки, которые пожимали президенты и правители, пираты и попрошайки. Его руки творили магию на десятках клавиатур, печатая истории, одновременно обыденные и значительные, а теперь скоро опустятся или будут вынуждены шлифовать второсортные слова и мысли или вообще какие-нибудь офисные докладные записки. Заурядные руки, каких много.

Звонит телефон. Нетерпеливый, вечно куда-то спешащий мир, который не имеет ни капли уважения к его горю, напоминает о себе.

– Мартин Скарсден! Привет, старина. Это Дарси Дефо. Ты повсюду. Я и слова в газете получить не могу. Просто хотел сказать…

– Дарси, минутку! – Мартин не вешает трубку, а осторожно кладет ее на кровать и проходит в ванную. Пора принять душ. Он открывает кран, раздевается и встает под сомнительную риверсендскую воду.

Мартина тянет пойти в «Оазис», чтобы облегчить душу, рассказав Мэнди о своих бедах, и обрести утешение. В этом умирающем городке она – его единственный друг: любовница и, хочется надеяться, наперсница. И все же что-то не дает отправиться к ней; он сидит в парке, обдумывая возможные варианты. Из головы не выходит угроза Снауча. Нужно как-то убедить Мэнди пройти анализ на ДНК, иначе старик подаст в суд. В случае ее отказа о репортерской карьере можно забыть, не останется никакой надежды на возвращение. Снауч сотрет его в порошок, а «Геральд» будет стоять в стороне. Газета могла бы снять с себя часть вины, показав, что отобрала у него историю при первых намеках на неточность в репортажах. Демонстрируя честность, она изобразит Мартина недобросовестным репортером, жадным до славы и небрежным с фактами, и покажет, что подвергла его взысканию еще до угрозы судебного преследования. Видимо, по этой причине сюда так быстро и послали на замену Дарси и Монти. Дорогие адвокаты боссов могут не разбираться в журналистике, зато поднаторели в поисках козлов отпущения и выгораживании клиентов.

Надо уговорить Мэнди пройти тест на ДНК, давя на то, что результат не имеет значения, поскольку в любом случае она раз и навсегда избавится от Снауча. Хотя результат, разумеется, важен. Снауч уверен в исходе, иначе зачем бы ему ставить на кон так много? Наверняка он действительно не ее отец. А если так, разве Мэнди не должна знать правду, сколь бы мучительной та ни была? Рассказывать правду… не это ли его журналистский долг, то, чему он посвятил всю свою взрослую жизнь? Продираться сквозь нагромождения жалкой лжи, очернительскую пропаганду пиарщиков и легковесные измышления, чтобы дать публике правду, даже неприятную и болезненную. Разве он сможет жить с чистой совестью, если не расскажет Мэнди о предложении Снауча?