Струан весь покрылся потом. Усилие, которое ему требовалось сделать, чтобы оправиться, было огромным. И ничтожным был результат этих адских мучений: никакого кала и лишь чуть-чуть мочи с кровью.

— Теперь, Джейми, что там за скверные новости?

— Ну, видишь ли…

— Ради бога, да говори же!

— Твой отец скончался девять дней назад, в тот самый день, когда пакетбот вышел из Гонконга прямо к нам, не через Шанхай. Похороны должны были состояться тремя днями позже. Твоя мать просит меня устроить твое возвращение, немедленно. Пакетбот отсюда с известием о твоем… о том, как тебе не повезло, прибудет в Гонконг не раньше, чем через четыре-пять дней. Мне очень жаль, — неловко добавил он.

Струан услышал только первое предложение. Новость не была неожиданной, и все же она резанула его так же яростно, как удар меча в бок. Он испытал огромную радость и глубокую печаль, эти чувства перемешались, его охватило возбуждение при мысли о том, что после стольких лет ожидания он по-настоящему сможет управлять компанией — не к этому ли его готовили всю его жизнь? — компанией, которая годами истекала кровью, которую годами спасала от развала его мать, мягко убеждая, уговаривая, направляя, поддерживая отца в трудные времена. А трудные времена никогда не проходили, главным образом потому, что отец пил — это было единственное, что помогало ему выносить дикие головные боли и приступы лихорадки Счастливой Долины, малярии, гнилого воздуха, таинственной смертельной болезни, которая была бичом первых поселенцев в Гонконге, но с которой теперь иногда удавалось справиться с помощью настоя из какой-то коры, который назывался хинин.

«Не могу вспомнить ни одного года, когда на отца по крайней мере дважды не нападала бы трясучка, приковывавшая его к постели на месяц, а то и больше; он терял сознание и бредил целыми днями кряду. Даже вливания бесценного настоя хинной корки, которую дед привез из Перу, не излечивали его полностью, хотя и не давали лихорадке убить его, возвращая к жизни, как и почти всех остальных, кто ею болел. Однако этот настой не помог бедной крошке Мэри, четыре годика ей тогда было, мне — семь, и с тех пор я постоянно помню о смерти, о её значении и непреложной окончательности».

Он тяжело вздохнул. «Хвала Создателю, ничто не коснулось моей матери — ни болезни, ни лихорадка, ни возраст, ни удары судьбы. Она все ещё молода — ей нет и тридцати восьми, — все так же стройна после семи детей, несгибаемая опора для всех нас, способная вынести любую бурю, любую катастрофу, даже яростную, незатухающую ненависть и вражду между нею и её родным отцом, Тайлером Броком, будь он проклят… даже трагедию прошлого года, когда любимцы семьи, близнецы Роб и Данросс, утонули в море у Шек-О, где стоит наш летний дом. И вот теперь бедный отец. Столько смертей.

Тайпэн. Теперь я тайпэн „Благородного Дома“».

— Что? Ты что-то сказал, Джейми?

— Я просто сказал, что мне очень жаль, тайпэн, и… и вот письмо от твоей матери.

Струан, с трудом подняв руку, принял конверт.

— Какой способ вернуться в Гонконг для меня самый быстрый?

— «Морское Облако», но клипер будет здесь не раньше чем через две-три недели. Те торговые суда, что стоят в заливе сейчас, медлительны, и ни одно из них не пойдет в Гонконг раньше чем через неделю. Пакетбот был бы быстрее всего. Мы могли бы устроить так, что он без задержки отправится в обратный путь, но он заходит в Шанхай.

После вчерашнего переезда мысль об одиннадцатидневном путешествии по морю, скорее всего, бурному — возможно, они даже попадут в тайфун — ужаснула Малкольма. Но и в этом случае он сказал:

— Поговори с капитаном. Убеди его идти прямо в Гонконг. Что ещё пришло с почтой?

— Я ещё не все просмотрел, но вот здесь… — Сильно встревоженный внезапной бледностью Струана, Макфей протянул ему номер «Гонконг обзервер». — Боюсь, ничего, кроме новых неприятностей: гражданская война в Америке набирает силу, идет с переменным успехом, десятки тысяч погибших — сражения у Шайло, Фэр-Оукс, в дюжине других мест, ещё одно сражение у Булл-Рана, в котором армия северян потерпела жестокое поражение. С изобретением замковых ружей, пулеметов и пушек с нарезным стволом война навсегда стала другой. Цены на хлопок взлетели до небес, флот северян по-прежнему блокирует все порты Юга. Очередная паника на фондовых биржах Лондона и Парижа, вызванная слухами о том, что прусские войска вот-вот вторгнутся во Францию. С тех пор как в декабре умер принц-консорт, королева Виктория ещё не появлялась на людях — говорят, она тоскует так, что может умереть. Мексика: мы вывели оттуда свои войска теперь, когда стало ясно, что этот психопат Наполеон III решительно настроен сделать её французским владением. Голод и бунты по всей Европе. — Макфей нерешительно помолчал. — Могу я принести тебе что-нибудь?

— Новый желудок. — Струан бросил взгляд на конверт, который сжимал в руке. — Джейми, оставь мне газету, просмотри почту, потом возвращайся, и мы решим, что нужно сделать здесь до того, как я уеду… — Раздался легкий шорох, и они оглянулись на дверь в соседнюю комнату, которая оказалась наполовину открытой. На пороге стояла Анжелика. Поверх ночной рубашки был наброшен элегантный пеньюар.

— Хеллоу, chéri, — тут же произнесла она. — Мне показалось, я услышала голоса. Как ты себя сегодня чувствуешь? Доброе утро, Джейми. Малкольм, ты выглядишь гораздо лучше. Тебе нужно что-нибудь? Скажи, я принесу.

— Нет, спасибо. Входи. Присаживайся, ты выглядишь восхитительно. Тебе хорошо спалось?

— Не слишком, но это неважно, — ответила она, хотя спала превосходно. Благоухая духами, она с милой улыбкой коснулась его и села рядом. — Позавтракаем вместе?

Макфей заставил себя оторваться от неё взглядом и мыслями.

— Я вернусь, когда со всеми договорюсь и все устрою. Джорджа Бебкотта я предупрежу.

Когда дверь закрылась за ним, Анжелика провела ладонью по нахмуренному лбу Струана, и он поймал её руку, с любовью глядя на неё. Конверт соскользнул на пол. Она подняла его. Слегка нахмурилась.

— Почему ты такой печальный?

— Отец умер.

Его печаль вызвала слезы у неё на глазах. Ей всегда было очень легко расплакаться, слезы появлялись почти что по желанию, и она с раннего детства знала, какое действие они оказывают на других, особенно на её тетю и дядю. Все, что ей для этого нужно было сделать, — это вспомнить, как её мама умерла, подарив жизнь её брату.

— Но, Анжелика, — всегда говорила ей тетя страдающим голосом, — бедный крошка Жерар твой единственный брат, другого настоящего брата у тебя уже никогда не будет, даже если этот твой никчемный отец женится во второй раз.

— Я ненавижу его.

— Он не виноват в этом, бедный мальчик, его роды были ужасными.

— Мне все равно, он убил маман, убил её!

— Не плачь, Анжелика…

И вот сейчас Струан повторял те же самые слова — слезы пришли легко, потому что ей действительно было жаль его. «Бедный Малкольм, надо же, потерять отца — его отец был милым человеком, милым со мной. Бедный Малкольм, он старается быть мужественным. Ладно, скоро ты поправишься, и сейчас быть рядом уже гораздо легче: запах пропал, то есть почти пропал. Неожиданно в её сознании возник призрак её собственного отца: „Не забывай, что этот Малкольм скоро унаследует все: корабли, власть и…“