вновь крепнет в самом сердце православия. Пушкину было наиболее важно, что как квиетист Фенелон в католической атмосфере Франции, так и Сильвио Пеллико в Италии никогда не являлись представителями государственной власти: в России к такому положению всегда внимательно прислушивались.

По примерно таким же причинам Александр Тургенев[296] (не путать с известнейшим писателем Иваном Тургеневым) – чьи письма из Парижа в 1825–1826 годах публиковал в журнале сам Пушкин под названием «Хроника Русского» – отмечал в современной ему Франции группу католиков-либералов, объединявшуюся вокруг периодического издания «L’Avenir». Он старался не пропустить ни одной из знаменитых проповедей Анри Доминика (Жан Батист Анри) Лакордера[297]. Крайне интересно понять заинтересованность Тургенева в кружке «L’Avenir», поскольку сам он в католичество не перешел; его даже нельзя заподозрить в симпатиях католичеству, более того, оставаясь православным, он проявлял заметную приверженность протестантству. При всем том попытка участников «L’Avenir» соединить искреннюю веру с ощущением свободы его глубоко поразила.

Спустя сто лет – ибо таков менталитет интеллектуала, в особенности интеллектуала русского, – Зинаида Гиппиус, одна из представителей русского символизма, лично поддерживала тесные отношения со святой Терезой из Лизье[298], особенно вдохновляясь некоторыми моментами жизни святой (как аудиенция с Папой, на которой она не поколебалась обратиться с настойчивой просьбой быть принятой в орден кармелиток, не достигнув еще требуемого для поступления в кармелитки возраста и даже не достигнув возраста для принятия монашеского пострига). Большое впечатление оставляет противостояние конформизму и невыразимое одиночество «малой Терезы», а также ее мирный протест против церковных условностей.

На Западе в это же время происходило поэтапное открытие итальянского святого, которому было суждено стать любимцем некатоликов как в России, так и в других европейских странах, особенно протестантских. Я имею в виду святого Франциска Ассизского. Как я уже сказал, это было постепенное открытие. Во время своего визита в Ассизи Гёте, например, интересовался исключительно древностями и остался равнодушен к почти неизвестному для него имени Франческо (мне хотелось бы напомнить по этому поводу об исследовательских работах протестантских ученых Поля Сабатье и Хайнриха Тоде[299]; их публикации вызвали определенный резонанс и в России).

В моей стране был двенадцатилетний период (начиная с октябрьского манифеста о свободах 1905 года и вплоть до революции 1917 года), когда цензура никак не могла препятствовать проникновению элементов католицизма. Именно в эти двенадцать лет представилась возможность осуществить многочисленные публикации, посвященные Бедняку из Ассизи (проведенная в те далекие годы работа была продолжена в недавнее время московской поэтессой Ольгой Седаковой, переводчицей первых францисканских текстов; работа была отмечена в Ватикане Литературной премией имени Владимира Соловьева «Христианские корни Европы»).

Я бы мог привести сейчас в пример множество других имен, скажем, поэта-символиста и мыслителя Вячеслава Иванова. Он в 1926 году во время своего пребывания в Риме подал прошение примкнуть к Католической Церкви, не совершая при этом безвозвратного «перехода», то есть формального отречения от Православной Церкви и от осознания себя как православного верующего. Преодолев все препятствия, Вячеслав Иванов получает требуемое разрешение.

И я рад напомнить по этому поводу, что именно Вячеславу Иванову, русскому поэту, принадлежит мысль, что Восток и Запад должны восприниматься как «два легких» единой Вселенской Церкви. Эта мысль в наши дни часто повторяется, она много раз прозвучала в устах Папы Иоанна Павла. Святой отец твердо помнит это воззрение Иванова, это совершенно очевидно вытекает из речи, произнесенной его святейшеством на Международном симпозиуме, посвященном русскому поэту и проходившем в Риме в 1983 году. Об этом напечатана статья в газете «L’Osservatore Romano» от 29 мая 1983 года.

В заключение я хотел бы поделиться с вами некоторыми своими соображениями. Думаю, не следует даже говорить о том, какое утешение я получаю в такие моменты, которые я только что приводил в качестве примеров, когда атмосфера конфликта и взаимной чуждости ломается пониманием и искренним интересом к тому, что «нам чуждо».

Конечно, я больше всего желаю, несмотря на мои слабые силы, продолжать отдавать всего себя для достижения этого взаимопонимания, оставаясь скромным учеником выдающихся учителей: св. Димитрия Ростовского и Вяч. Иванова.

Это не означает, что я берусь поддерживать полную культурную унификацию во всех ее отношениях, т. е. так называемую «глобализацию», часто понимаемую как беззастенчивое нивелирование всех культур.

Не думаю, что Господь, Создатель этого исполненного разнообразия мира, ждет от нас единообразия. Мне, между прочим, в связи со столь распространенным типологическим разделением русских на «западников» и «славянофилов», кажется совершенно чуждым представление об однородности Запада, одинакового и равного самому себе: для меня очарование Европы, наверное, состоит именно в том, что ее страны и города, расположенные столь близко друг от друга, умудряются быть столь мало схожими!

В стихотворении английского писателя Гильберта Кийта Честертона[300] есть одна очевидная гипербола, необычайно мне близкая:

For every tiny town or place

God made the stars especially[301].

Звезды, солнце, луна, небесные тела – все они создаются Господом каждый раз заново для каждой деревни и города, и в каждом месте они обладают неповторимыми свойствами.

Я лично считаю, что католик Честертон лучше осознал суть свободы, чем это делают ультралибералы новой формации, которые, хотя бы и с наилучшими намерениями, хотят опростить и обеднить мир.

Когда мои соотечественники задают мне вопрос, есть ли у России особое тайное предначертание, я неизменно отвечаю, что до сегодняшнего дня я не видел ни одной страны, ни одного города, ни одного уголка на земле, который бы не нес в себе тайны. И у России есть своя тайна, но речь идет не о даре, ей одной предназначенном, но о праве, равно разделяемом со всеми другими странами.

Одна только мысль, что такой город, как Турин, не несет в себе тайного смысла (даже не беря в расчет, что здесь хранится Туринская плащаница, а ограничиваясь только городским пейзажем), кажется мне чудовищно святотатственной и более того – глупой. Во всей Италии нет ни одного древнего города, который не скрывал бы тайны, и это точно так же относится к любому человеку.

И именно в этом контексте абсолютно бережного отношения к неповторяемой уникальности каждой культуры мне кажется особенно важным, что святой Димитрий Ростовский не просто обратился с почтением и уважением к латинской молитве «Anima Christi», но и переработал ее с таким же почтением и уважением к славяно-византийской парадигме священного стиля и к православному преданию в целом.

Представляется поистине важным, что он сумел вобрать в свою душу западную духовность, имеющую то же самое сердце, что