Я иду по улице и натыкаюсь взглядом на Него. Я смотрю на своего двойника непонимающе: зачем он здесь? Что он здесь делает? Мысли проскакивают с быстротой молнии. Я должен получить инструкции от Него? То есть от самого себя? Да, там работают явные шутники! Я встречаюсь с Ним глазами, но больше ничего не успеваю понять, потому что останавливается полицейская машина, и мне хочется крикнуть – это я, я должен переговорить с тем человеком, сидящим в машине! Некая сила толкает меня вперед. Но я не успеваю ступить на асфальт, как Он, мой двойник, выхватывает пистолет и стреляет в полицейского. Эти звуки отдаются в моем мозгу. Бежать! Бежать! Бежать! Я застываю на месте, словно парализованный. Я заскакиваю в магазин, а потом – на улицу и в кинотеатр. В моей голове все смешалось, я не знаю, придет ли сюда кто-нибудь, как мы договаривались, и мне становится страшно. Все пошло не так, как мы думали и планировали.

В темном зале немноголюдно, я сел рядом с беременной женщиной. Я вспомнил Марину и как я ждал нашего ребенка. Марина! Знает ли она, что сейчас со мной? Что будет с ней? Почему так получилось? Разве они не ликвидировали снайпера? Как же так?

Я чувствую, как кто-то подсаживается ко мне. Это тот самый человек-без-лица. Он что-то говорит, но я не понимаю, я словно погружаюсь в дремоту. Его голос шуршит, шелестит… Моя голова становится тяжелой… Я проваливаюсь куда-то. Внутри меня – темнота. Я ничего не помню и с трудом вспоминаю, кто я.

Зажигается свет, и ко мне направляются полицейские. Как они меня выследили? Как? Я ничего не понимаю! Мне хочется крикнуть: «Это не я, меня просто обманули!» Вместо этого я говорю: «Теперь все кончено». Я очень устал. Я вспоминаю про пистолет и хочу его выхватить, чтобы застрелиться. Но мне не дают этого сделать, я не успеваю… «Беги, кролик Оззи, беги!» – говорю я сам себе, вот только бежать мне, похоже, уже некуда! Тупая боль и усталость – вот и все, что владеет мной.

Как же меня здорово подставили! Похоже, у меня совсем нет мозгов, раз я так влип! Все время меня дергали за ниточку, уверяя, что я работаю на благо страны, против негодяев и предателей, а теперь я сам оказался негодяем и предателем. Я должен был спасти президента, а на самом деле теперь получается, что я его убил! Будь все они прокляты! Неужели теперь меня убьют? Мне страшно… Я кричу, что я не буду сопротивляться. Я не хочу умирать! Я хочу жить, видеть своих детей, любить Марину. Мной владеет лишь один животный ужас, я буду сопротивляться до последнего, если надо, я расскажу все. Мне терять уже нечего, я выложу все карты. И про ЦРУ, и про ФБР, и про попытки КГБ завербовать меня, я не дурак, я все понимаю…

Пусть они разбираются с ними со всеми, кто подвел меня, подвел президента, подвел нацию. Кеннеди хотел изменить Америку, чтобы такие люди, как моя мать, не мучились и не сидели в нищете, воспитывая в одиночку троих детей. Я хотел помочь изменить мир… А теперь мне хочется выть от досады… Я все разрушил своими руками. Бай-бай, президент Кеннеди, бай-бай, Америка!

И еще я с ужасом понимаю, что ничего не помню. НИ-ЧЕ-ГО! Ни имен, ни фамилий… Только какие-то обрывки.

Но я не собираюсь так просто сдаваться. Я нужен Марине и своим детям. Я должен стать хладнокровным и собранным, мне нужно взвешивать каждое свое слово, чтобы не навредить себе. И еще мне понадобится адвокат. Хороший адвокат, который вытащит меня из этой передряги. Я скажу Марине, и она позаботится об этом. Она, несмотря ни на что, любит меня, и у нее есть голова на плечах.

О чем меня спрашивают? Кажется, об убитом полицейском. Но я не могу пока ничего сказать, иначе меня просто убьют. Мне нужен адвокат, и тогда я заговорю, и это будет бомба, которая взорвет Америку. Пусть разбираются с этими продажными тварями, пробравшимися в ЦРУ и ФБР. А я устал, я хочу просто выбраться из этой ловушки и уехать отсюда далеко-далеко. Вместе со своими детьми и Мариной…

Когда меня допрашивали, я придерживался одной линии – я не мог пока ничего говорить, я обязан был молчать. Пока не придет мое время, а оно наступит очень скоро. Напрасно эти твари думают меня сломать или запугать! У них ничего не получится. И я все вспомню, обязательно вспомню!

Допрашивали меня как-то странно – без стенографистки. Кажется, она положена в этих случаях или я ошибаюсь?

– Вы причастны к убийству президента Кеннеди?

– Нет.

– Вы убили полицейского Типпита?

– Нет, я его не убивал. Я не буду об этом говорить.

– Что вы делали на складе школьных учебников?

– Я пришел на работу.

– Почему вы ушли оттуда?

– Я понял, что сегодня работы уже не будет.

– Вы сотрудничали с коммунистами?

– Нет. Но я считаю, чтобы за коммунизмом будущее. Это справедливый строй, при котором не будет угнетения человека человеком.

– Вы здесь не для того, чтобы пропагандировать коммунизм. Вернемся к убийству президента.

– Я не буду говорить на эту тему.

– Зачем вы взяли с собой винтовку на склад?

– Я не брал ее.

Как ни странно, с каждым ответом во мне прибавлялась уверенность, что все еще можно поправить.

Потом появился этот хорек Хости, этот фэбээровец, я наорал на него. Мне хотелось выплеснуть ему в лицо все, что я о них думаю, об этих поганых фэбээровцах, которые изводили меня и не давали жить. Но кто-то внутри меня шепнул: «Подожди, еще не время!» И я успокоился. Да, возможность рассказать все у меня появится после. Нужно только набраться терпения. И все вспомнить. Раз я узнал Хости, значит, я могу вспомнить и других…

Но держать себя в руках было все труднее, меня то и дело пытались вывести из себя. Провели дознание, где меня «опознали», но я-то понимал, как «они» ловко действуют и что я всего лишь пешка в их многоходовке. Наконец мне предъявили обвинение в убийстве полицейского.

Я требую адвоката, черт возьми, мне нужен адвокат! Я хочу и буду защищаться, я открою ту правду, которую скрывают от Америки, американского народа и всего мира! Я то нервничаю, то безукоризненно спокоен. А кто бы сохранил ледяное хладнокровие на моем месте? Хотел бы я знать – кто?

Теперь они идут дальше и предъявляют мне обвинение в убийстве мистера Кеннеди. Меня снова допрашивают, но я все отрицаю, я говорю, что мне и моей семье нравился Кеннеди. Но мои слова падают как в бездонную пропасть. Никто не хочет меня слышать.

Мне разрешают свидание с Мариной. Мы разговариваем через стеклянную перегородку по телефону. Рядом с Мариной моя мать, но я не хочу ее видеть и не хочу с ней разговаривать. Мне нужна только Марина.

Как странно, что я не могу взять ее за руку или обнять и поцеловать. Я знаю, что все, абсолютно все будет направлено против меня – любое слово, любой жест, и даю понять Марине, что нужно соблюдать осторожность и не стоит говорить о важных вещах. Она меня понимает. Моя Марина. А потом она плачет, и я с трудом сдерживаюсь, мне хочется ударить кулаком и снести к чертовой матери все эти перегородки. И заключить ее в объятия. И поцеловать. И забрать туда, где нас никто не найдет – ни ЦРУ, ни ФБР, ни вездесущее КГБ. Никто и никогда.