бы действие препарата закончилось и Дженни Бёрджесс пришла в себя в тот самый момент, когда ее начали бы перемещать. Кук взглянул на медсестру у кровати пациентки. «Вы не будете возражать, если мы увеличим ей дозу морфия, чтобы она могла уйти без мучений?» – спросил он.

Не дождавшись ответа, Кук снова принялся изучать историю болезни. На стикере, приклеенном к обложке, было написано, что у пациентки аллергия на яйца и мясо птицы. На задней обложке имелся еще один стикер. На нем была выведена аббревиатура – РНРМ. Кук пролистал пустые страницы, на которых должны были описываться изменения в состоянии пациентки, и в конце нацарапал: «Остановка дыхания и сердечной деятельности». Затем добавил: «Зафиксирована смерть». Потом, не указав времени, широким росчерком поставил свою подпись. Введя Дженни Бёрджесс препарат, он направился к лестнице и стал спускаться вниз, полагая, что поступил правильно и сделал для Дженни Бёрджесс все, что мог. Позднее он будет вспоминать эту ситуацию и назовет выбор, который вынужден был сделать, «элементарным». «Я дал ей наркотик, чтобы побыстрее от нее избавиться и чтобы медсестры могли покинуть восьмой этаж, – скажет он. Возможно, за этими жесткими, даже жестокими словами Кук пытался скрыть свои истинные эмоции – чувства человека, который на протяжении всей своей карьеры лечил самых тяжелых больных и которому ненавистна была мысль об их страданиях. – Несомненно, я ускорил ее уход».

Вопрос о том, как быть с самыми тяжелыми больными, возникал все чаще, причем у самых разных людей. К полудню на площадку Мемориала село всего несколько вертолетов. Пациентам, находившимся в критическом состоянии, быстро становилось все хуже. Руководитель оперативного штаба Мемориала Сьюзан Малдерик, которая проработала рядом с Куком не один десяток лет, поделилась с ним своими опасениями. Он впоследствии вспомнит, как она сказала ему: «С этим надо что-то делать. Мы не сможем эвакуировать этих людей».

Кук сидел на пандусе приемного отделения вместе с другим врачом, доктором Кокемором, оба курили сигары. Пациенты образовали очередь, сидя в инвалидных креслах или на разномастных стульях, держа перед собой ходунки. Одетые в одинаковые больничные халаты, они почему-то напомнили Куку церковный хор. Помощь больнице оказывалась очень медленно. Слишком много людей нужно было вывезти, и уже не оставалось сомнений, что многие из них до эвакуации просто не доживут. Положение было отчаянным, и Кук видел из него только два выхода: либо ускорить смерть пациентов, находящихся в тяжелом состоянии, либо просто бросить их на произвол судьбы. Да, именно таков был выбор. Но просто бросить людей было невозможно. Более человечным казалось их усыпить.

Кук отправился на сборный пункт на втором этаже, где всем распоряжались Анна Поу и еще двое врачей. Там стояла просто невероятная жара. Хоть как-то дышать можно было только в старых корпусах больницы, которые строились еще в те времена, когда не существовало кондиционеров. В них, по крайней мере, открывались окна. Поначалу некоторых сотрудников больницы предупреждали, что их могут оштрафовать за нанесение материального ущерба, если они будут бить оконные стекла. Но теперь люди в медицинской униформе и просто добровольцы без колебаний швыряли в окна стульями и опустевшими кислородными баллонами. Осколки дождем сыпались вниз. Люди словно мстили зданию, которое не смогло их защитить.

Койки и каталки теперь, казалось, занимали каждый квадратный дюйм площади в вестибюле и коридорах второго этажа больницы. Один из пациентов, тучный человек, весь покрытый потом, неподвижно лежал на одной из каталок практически голышом. Кук решил, что он уже мертв, и дотронулся до него, чтобы удостовериться в этом, но мужчина в ответ повернул голову и посмотрел на него. Пациента звали Родни Скотт.

«Я в порядке, док, – сказал Родни Скотт. – Займитесь лучше кем-нибудь еще». Это был тот самый лицензированный санитар, который когда-то работал в Мемориале и из-за своих огромных размеров должен был покинуть больницу последним.

Впоследствии Кук признается, что, несмотря на жалкий вид и ужасное состояние пациентов, он сразу понял: сделать в этом заполненном людьми закрытом пространстве то, о чем они говорили с Кокемором, куря сигары на пандусе приемного отделения, невозможно. «Мы не сделали этого, потому что вокруг было слишком много свидетелей, – сказал он. – Я говорю правду – как перед Богом». В памяти Кокемора, как выяснится позже, сохранилась другая версия событий. Он сказал, что ни с кем никогда не обсуждал вопрос об эвтаназии и вообще не был вовлечен в процесс принятия решений.

Происходящее в вестибюле второго этажа неприятно поразило и медсестру по имени Кэти Грин. Как и у многих других представителей среднего медицинского персонала отделения реанимации, у нее не осталось закрепленных за ней конкретных больных. Поэтому она вызвалась помогать всем, кому это будет необходимо. Встав в темноте между рядами распростертых на койках и каталках пациентов, она принялась обмахивать их листом картона. Время от времени кто-то из них просил пить, и Кэти поочередно давала людям несколько глотков воды.

Не получающие лекарств и лечения, лишенные общения с закрепленными за ними медсестрами, пациенты действительно выглядели ужасно. Даже при том немалом опыте, который Кэти Грин успела получить, работая в отделении интенсивной терапии, от картины, которую она видела перед собой, у нее сжималось сердце. Она почувствовала, что не может больше этого выносить и ей необходимо уйти.

Кэти Грин отправилась в гараж. Там тоже выстроилась очередь из пациентов, дожидающихся прибытия спасательных вертолетов. Пожилая женщина, лежащая прямо на асфальте, дышала с трудом, издавая громкое сипение. Лицо ее было искажено гримасой страха. В легких у нее что-то громко булькало, словно там было полно жидкости. Кислородный баллон, валявшийся рядом с пациенткой, оказался пустым. Грин нашла частично использованный баллон, в котором еще сохранились остатки живительного газа, и попросила нескольких волонтеров помочь ей приподнять женщину в сидячее положение, чтобы ей было хоть немного легче дышать. После этого Кэти дала пациентке кислород и заговорила с ней дружелюбным, ласковым тоном, стараясь хоть немного поддержать ее и успокоить.

Проходящий мимо врач заглянул в историю болезни женщины. «У нее рак легких, – спокойно сказал он и, повернувшись к Грин, захлопнул медицинскую карту. – Она никуда не поедет. – Потом он взглянул на кислородный баллон, покачал головой и, резко рубанув воздух ладонью, подытожил: – Все, вопрос решен». Это означало, что никакой помощи задыхающаяся пациентка больше не получит. Кислородный баллон, который, судя по положению указателя, был заполнен газом всего на четверть, должен был стать для женщины последним.

От того, что она только что увидела и услышала, Кэти Грин на какое-то время оцепенела. Потом, немного придя в себя, опустилась на