Наверное, поэтому, когда «ханомаг» тронулся, я почувствовал какое-то успокоение, хотя боевая машина забиралась всё глубже в змеиное гнездо фашистов. А ещё я злорадствовал, когда представлял, как пули зенитных пулемётных установок рвут этих зелёных жаб. А то ишь, как упивался фельдфебель, когда рассказывал, сколько русских неопытных пацанов положил его пулемётчик. Так пусть в свой последний миг он ощутит ту боль, которую чувствовали мои ребята. Весь гренадерский батальон в этом виноват, и пусть все эти самодовольные арийцы сдохнут под градом наших пуль.

Наверное, мой настрой сказался на поведении и языке Гёте, с которым я начал обращаться, как какой-нибудь портовый грузчик в Гамбурге, когда, выбравшись из бронетранспортёра, остановившегося напротив городской ратуши, увидел целый комитет по встрече штандартенфюрера. Я сразу же начал кричать и ругаться, обвиняя гауптмана Германа Йордана в невыполнении приказа. Немцы, а их было трое, пришибленные потоком площадной ругани, стояли по стойке смирно и молчали. Наконец, когда мой словарный запас немецких ругательств истощился, и я замолчал, один из них со знаками различия капитана как-то виновато произнёс:

– Господин штандартенфюрер, но мы не получали никаких приказов об отступлении. Наоборот, в последнем радиосеансе связи со штабом полка моему батальону было приказано – любой ценой отстоять город и не допустить прохода русских эшелонов в сторону Варшавы.

На этот раз взрыв немецких ругательств был недолгим и не столь красочным. И сводился он только к одному – какой их командир полка раздолбай, почему он не связался с батальоном после получения приказа из штаба группы армий «Центр». Спустив таким образом пар, я уже спокойно произнёс:

– Ладно, но благодарите Бога за то, что фон Бок не очень доверяет современной связи. Привык генерал-фельдмаршал перестраховываться в важных решениях. Вот и мою особую группу направил в этот город, чтобы убедиться, что русские уже вошли в Острув-Мазовецка и можно давать отмашку на их уничтожение.

Посчитав, что достаточно нагнал ужаса на немецких офицеров своей руганью и упоминанием о решении, принятом командующим группой армий «Центр» генерал-фельдмаршалом Теодором фон Боком, я заявил:

– Капитан Йордан, немедленно отдайте приказ о сворачивании обороны города и отходу батальона в район моста через реку Буг на шоссе Острув-Мазовецка – Варшава. Задача – не допустить захват русскими моста. А они (которые выживут) наверняка кинутся туда после бомбардировки города химическими снарядами и бомбами.

– Я, конечно, понимаю, господин штандартенфюрер, но у меня нет приказа на отход из города от моего непосредственного начальника.

Слова капитана опять пробудили вулкан неприличных словосочетаний, исторгаемых моей лужёной глоткой. После пары минут забористой брани, которую подцепил от герра Крюгера ещё в прежней моей реальности, я всё ещё злым скрипучим голосом спросил:

– Так что вы ещё здесь стоите? Быстро к рации и вызывайте своего полкового командира! Я в городе ещё полчаса, а затем со своими ребятами сваливаю из этой клоаки. Хотел прикрыть бронетехникой ваш отход, но вы сами выбираете свою судьбу, а мне что-то неохота дышать ипритом.

Капитан, по-видимому, ожидал от меня нечто подобное, вроде ругани и угроз, но не того, что штандартенфюрер плюнет на всё и бросит целый батальон на произвол судьбы. В эти мгновения он, наверное, и поверил информации, полученной от фельдфебеля, что готовится газовая атака по вошедшим в город русским. Так как следующие его слова можно было признать как готовность подчиняться моим распоряжениям. Он, несколько заикаясь, произнёс:

– Как полчаса? Батальон за это время не успеет подготовиться к маршу! К тому же по-любому нужно попытаться по рации связаться с командованием полка. Последний раз нам удалось связаться со штабом полка, только когда произошло первое боестолкновение с прорвавшимися из Белостокского котла русскими. Вот тогда я и получил приказ удерживать город. Но после этого обстановка могла, конечно, измениться, и я не в курсе последних распоряжений командования. Как нарочно, радиоэфир плотно забит помехами, а проводную связь русские нарушили, когда захватили станцию. Ударили они неожиданно с использованием тяжёлых танков, и мы не смогли ничего им противопоставить. Вернуть станцию силами батальона невозможно, требуются подкрепления.

– Можете передо мной не оправдываться, мне на эту станцию начихать! Да, думаю, что и вашему командованию будет глубоко плевать, что вы сдали часть города, конечно, если дальше всё пойдёт по плану – русские залезут в приготовленную ловушку и их прихлопнут. А вот не допустить распространение этой заразы дальше – это сейчас самое главное. И ваш батальон, создав узел обороны у моста через реку Буг, будет этому очень способствовать. Не скрою, я в этом заинтересован, ведь после проверки, все ли немцы покинули город, моему подразделению приказано обеспечить, чтобы уцелевшие после химической бомбардировки русские не смогли ускользнуть, воспользовавшись мостом через Буг. А вы сами понимаете, что эта задача для пехотного подразделения, а не для моторизованной спецгруппы.

Капитан Йордан понимающе кивнул головой и начал приглашать пройти в здание, чтобы там, пока его начальник штаба будет связываться с полком, пропустить по рюмке отличного французского коньяка. Пока он расписывал все достоинства этого французского трофея, я настороженно глядел вслед покинувшему нас гитлеровцу. Наверное, это и был начальник штаба, направлявшийся в радиоузел. Теперь наступал самый опасный момент, если немцам удастся связаться со штабом (а кто знает, как поведёт себя этот загадочный радиоэфир), то весь мой иезуитский замысел накрывается медным тазом. Я подумал: «Пожалуй, я один здесь не справлюсь, ведь как только ушедший немец появится и крикнет, что с полком он связался, нужно будет гасить и его, и капитана Йордана, и стоящего рядом немецкого офицера, и прохаживающего невдалеке часового, вооружённого автоматом. Да, пора вызывать Шерхана».

А между тем капитан Йордан стал сильно настойчив с предложением пропустить по рюмашке коньяку. Достал, можно сказать, со своим трофеем. Я и так был как натянутая струна, а тут ещё надоедливые предложения. Нервы не выдержали, и я опять сорвался на крик, обозвав Йордана идиотом, который не понимает ответственности перед нацией. Скорее всего, я повёл себя как истинный ариец, эсэсовец, штандартенфюрер. Так как он воспринял мой срыв вполне спокойно, хотя и начал оправдываться, приводя примеры героических действий его батальона в периоды французской и польской кампаний. Я его послушал несколько минут, а потом заявил:

– Понял я, капитан, что ваш батальон героический, вот сейчас и покажете выучку ваших подчиненных. Время у нас ограничено, и нужно как можно быстрее занимать позиции у моста через Буг. Наблюдать, как быстро будет собираться ваш штаб, я поручу своему человеку – штурмшарфюреру СС Шерхану. Если ваши писаря будут копаться, он будет подгонять их пинками!

Не обращая внимания на пытающегося что-то сказать капитана, я повернулся к бронетранспортёру и крикнул:

– Шерхан, немедленно ко мне!

Естественно, Наиль не понимал немецкой речи, но слово Шерхан звучало в обоих языках одинаково. А мой боевой брат был предупреждён, что если прозвучит его позывной, даже вперемешку с немецкими словами, он должен быстро оказаться рядом со мной и быть готовым к силовым действиям. Он и оказался, и это заняло всего несколько секунд. Как горилла, он выпрыгнул из бронеотсека «ханомага» и в несколько прыжков оказался возле меня. Его фигура и особенно физиономия оказали нужное впечатление на Йордана. Тот притих, как-то сжался и наверняка поверил, что этот вышибала действительно будет гонять пинками штабных писарей. Я, повернувшись к Наилю, по-немецки приказал: