Коленкур первый догадался:

– Государь! Это казаки!

– Не может быть, – отвечал Наполеон.

Они уже скакали на нас, оглашая воздух ужасными криками. Я схватил его лошадь за узду и быстро поворотил ее.

– Да это наши, – повторил император.

– Это казаки, не медлите!

– Точно они, – сказал Бертье.

– Тут нет ни малейшего сомнения, – прибавил Мутон.

Наполеон дал несколько приказаний и отъехал. Я двинулся вперед с конвойным эскадроном, нас опрокинули. Лошадь моя, получив удар пикою в шесть пальцев глубины, повалилась на меня, мы были затоптаны варварами.

К счастью, приметив артиллерийский парк в некотором расстоянии от нас, казаки бросились на него. Маршал Бессьер успел меж тем прибыть на помощь с конногвардейскими гренадерами...»

Значит, Бонапарт находился в тылу и был атакован казаками. Генерал Рапп пожертвовал собою и конвоем, чтобы отвлечь внимание донцов от императора и его свиты. Жизнь Бонапарта висела на волоске, но он «отъехал», как изящно-лукаво изволил выразиться генерал. Меж тем эскадрон был опрокинут и смят, и, если бы не злополучная артиллерия, на коею позарились казаки, завоевателю Европы вряд ли удалось бы, как говорится, отделаться легким испугом.

А случилось это на другой день после сражения под Малоярославцем. В великой армии сие «дело» звалось «Императорское ура».

Малоярославец, занятый войсками генерала Милорадовича, предстал пред глазами партизан разрушенным и опустошенным.

Улицы были усеяны обезображенными трупами. Сотни раненых, умирающих французов, многие из которых были раздавлены колесами собственных орудий. Церкви ограблены и порушены. На одной из них было написано углем «конюшня генерала Гильен».

Атаман Платов отрядил часть корпуса «летучих» донцов во главе с генералом Иловайским за реку Лужу.

Донцы действовали в тылу у неприятеля. Главный удар они нанесли по артиллерийскому парку, состоявшему из сорока орудий... В это время Наполеон скакал из Городни. Город в спешке и смятении был оставлен войсками Мюрата.

Казаки захватили несколько пушек и крепко прочесали конвой Наполеона.

«Если бы они знали, за кого они, так сказать, рукой хватались, – печально сетовал, уточняя детали «дела», Давыдов, – то, конечно, не променяли бы этой добычи на 11 орудий, отбитых ими из парка, и которые, невзирая на слова Раппа и 27-го бюллетеня французской армии, остались в их (казаков) власти и никогда не были взяты французской кавалерией. Поистине эта кавалерия преследовала казаков, но уже в то время, как казаки сами сочли нужным возвратиться к главным силам».

Разбив наголову гарнизон неприятеля под Красным, отряд Дениса Давыдова перешел к более решительным действиям.

4 ноября 1812 года запомнилось вожаку партизан на всю жизнь. В этот достопамятный день, когда французы отступали по дороге к Орше, его партии впервые пришлось ощутить крепость и бесстрашие прославленной старой наполеоновской гвардии.

Под скупым и холодным солнцем сверкали снега. Посреди идущих сомкнутым строем колонн скакал император. Меткие выстрелы гвардейцев рассеивали казаков, появлявшихся из лесу вдоль дороги.

Партизаны заваливали дорогу бревнами, ломали мосты, то и дело перемещались с места на место, старались устрашить французов и расстроить их ряды. Однако все их усилия, в том числе яростная атака казаков под водительством Чеченского, оказались тщетными. Стройные колонны гвардейцев неколебимо продолжали путь в боевом порядке.

С горечью Давыдов записывал в своем «Дневнике»: «В течение этого дня мы еще взяли одного генерала (Мартушевича), множество обозов и до 700 пленных, но гвардия с Наполеоном прошла посреди толпы казаков наших, как стопушечный корабль меж рыбачьими лодками». Денис Васильевич почитал доблесть неприятеля и ставил ее в пример партизанам. «Недаром, – говаривал он, – у французов поговорка сложилась: гвардия умирает, но не сдается!»

Казаки Давыдова захватили в тот день карету господина Фена с картами топографического кабинета Наполеона, с рукописями и бумагами. Денис Васильевич узнал о столь ценном трофее вечером, когда он подошел к бивачному огню и увидел «эти сокровища пылающими на костре». Ему удалось спасти от сожжения лишь карту России господина Сансона и кипу белой веленевой бумаги... Да еще несколько визитных карточек, с коими господин Фен намеревался разъезжать по Москве.

Генерал Милорадович доносил Кутузову из авангарда: «Враг отступает с усиленною поспешностью, освещая себе путь в ночных маршах фонарями. Фонари он прихватил в пылающей Москве. Французы бегут в беспорядке, кормятся кониной, селения жгут...»

Партизаны брали в плен теперь уже не воинов, а живые привидения, в грязных, прожженных рубищах. На головах у иных – кивера, каски с поредевшими конскими хвостами, у других – женские платки, ермолки... Ноги тряпками и рогожей обмотаны. В столь жалком виде не одни нижние чины пленились, но и офицеры.

Под Красным и Оршей русские войска окончательно переломили хребет некогда великой и непобедимой армии. Разрозненные полчища французов устремились к Березине.

Под прикрытием артиллерии войскам Удино и старой императорской гвардии удалось избежать окружения и по понтонным мостам переправиться через Березину.

Поведение Наполеона при переправе через Березину заслуживает глубокого уважения... Окруженный со всех сторон, он обманул наших генералов искусными демонстрациями и совершил переправу у них под носом. Плохое состояние мостов было единственною причиною тех потерь, какие понесли по этому случаю французы...

Лихой гусар, любил он струнность

Строфы с горчинкой табака,

И, волей муз, такая юность

Ему досталась на века.

Всеволод Рождественский

Храбрые и победоносные войска! Наконец вы на границах империи, каждый из вас есть спаситель Отечества. Россия приветствует вас сим именем...

Не останавливайтесь среди геройских подвигов, мы идем теперь далее... Но не последуйте примеру врагов ваших... Будем великодушны, положим различие между врагом и мирным жителем....

Из приказа М.И. Кутузова по армии об окончании Отечественной войны 1812 года

Сморгонах Наполеон покинул ставшую жалкой толпой былую великую армию. На прощанье он гордым театральным жестом надвинул на лоб треуголку и обратился к свите: «Сегодня ночью я отправляюсь с Дюроком, Коленкуром и Лобо в Париж. Мое присутствие там необходимо для Франции так же, как и для остатков несчастной армии. Только оттуда я смогу сдержать австрийцев и пруссаков. Несомненно, эти страны не решатся объявить мне войну, когда я буду во главе французской нации и новой армии в 1 200 000 человек!». Он заверил своих маршалов, что его прославленная гвардия остается при армии, ибо ей предстоит еще охладить пыл русских под Вильно.