Расследование велось скрупулезно, но подробности не обнародовали: такие вещи космическое ведомство предпочитает не выносить за порог.

Посмертно командир корабля был представлен к званию героя. Его именем назвали звезду, до того имевшую лишь порядковый номер. Семьи погибших получили значительные денежные компенсации. Их детей, пожелавших продолжить дело отцов, зачислили в Академию Астронавтики без вступительных экзаменов. Неизвестно, сумели бы они поступить без государственной поддержки. В Академии стабильно высокий конкурс: порядка 100 заявлений на место.

Капитан смотрит в иллюминатор, за которым уже восходит голубая планета. В каком-то смысле смерть отцов обеспечила детям интересную и содержательную жизнь…

Он отодвигает стул. Рывком – деревянные ножки скрежещут по дощатому полу. Пишущая машинка, верная подруга, замирает в недоумении.

– Неправда! – произносит громко, будто обращаясь к кому-то невидимому. – Твой отец жив.

Недавно встретил. Шел по набережной Макарова. Навстречу – его отец: похудевший, будто высохший, но все равно молодцеватый – для своих-то лет. Призрак, которому некому являться…

Он встает, словно ему не усидеть на месте. Во сне Марлен сказал: ликуй, мой друг Макбет! Фраза прозвучала. Он уверен в своей памяти. Похоже, на этот раз Марлен говорил серьезно. Не просто слова – фразочки, которыми они привыкли обмениваться. А еще Марлен смеялся над его надеждами на чудо. В шекспировской трагедии чудо – Бирнамский лес. От всех врагов Макбет храним судьбой, пока Бирнамский лес не выйдет в бой!

Он садится на лежак, сводит пальцы на затылке: «Лес-то здесь при чем? Не хватает приплести сюда ведьм – вещих старух, живущих в шотландских болотах. Где мы, а где Шотландия! В наших болотах одни подберезовики, да и те червивые. Хотя старух тоже хватает».

Откинулся на подушку, вспоминая овощных бабок: старуха-огурец, старуха-картофелина, старуха-кабачок… Что ни говори, уморительная картинка. Только представить: наш лес, болото. Три ведьмы – каждая с полной корзинкой. Усмехнулся: в наших краях даже ведьмы – грибники.

Макбет! Макбет! – вообразил себе их безумные завывания. – Не знай препон. Никто из тех, кто женщиной рожден, тебе не повредит…

Расплел взмокшие от жары пальцы. Его препона – замо́к. «Сиди и жди, подстраивайся под их расписание: то придут, то не придут. И этот, насекомое в красной майке: видите ли, у него свои клиенты. Захочет – утром. Не захочет – после обеда… Когда рак на горе свистнет… А еще она, со своей дурацкой подписью…» Он ощупывает брючный карман: телефон молчит. Что бы ни говорил Марлен, главное – он ни от кого не зависел. Уж он бы точно плюнул на всех, включая посланца бригадира.

«А я? Я тоже могу». Надо найти выход, не сидеть сложа руки.

Он идет к люку. Спускается особенно осторожно. Теперь, когда решение почти созрело, как-то особенно глупо: упасть. Он чувствует головокружение. Один неверный шаг, и… Ему легко представить себе собственное тело, скорчившееся под лестницей. Или, наоборот: раскинувшееся в нелепой позе. Если сорвется, никто не придет на помощь. «Разве что она… Рано или поздно все равно явится со своими бумагами».

Странно, но эта мысль придает уверенности. Будто женщина, соседка – в каком-то смысле она тоже досталась в наследство от родителей, – укрепляет его тело, вливает энергию в ослабевшие члены.

Он осматривает веранду, прикидывая деловито: во-первых, кресло. Убрать, втащить в родительскую комнату. Встает в дверях, растопырив руки: если столешницу развернуть боком, с трудом, но, кажется, пройдет… —

* * *

Со стороны может показаться, будто женщина, идущая к соседской калитке, замедлила шаги. На самом деле она крадется, ступая мягко и неслышно, по-кошачьи. За чужим забором происходит что-то странное. Кастрюли, миски, тарелки… Из времянки выходит сосед. В руках – пластмассовый таз, доверху наполненный чашками. Она стоит за кустом боярышника, пытаясь понять: это что – ремонт? Или распродажа домашней утвари?.. Тарелки с синими ободками, чашки в голубой горошек – у нее тоже такие. Кому он надеется продать? Ей? Которая только и мечтает, как бы пристроить свою рухлядь…

– Здравствуйте! – она распахивает калитку. – Инвентаризация? Или генеральная уборка?

Он стоит над камнем, бережно расставляя чашки. Разогнув спину, откликается неохотно:

– Перестановка.

– Откуда – куда? – она улыбается. Ее задача: рассеять вчерашнюю недоверчивость, смягчить напряжение: свести к недоразумению, недостойному их давнего соседства, восходящего к родительским временам.

– Из времянки на веранду.

– А там что будет?

– Ничего… – в его голосе слышится растерянность.

– Может быть, я могу вам помочь? – Про себя она морщится: вопрос звучит искусственно – так учат на тренингах. Стараясь снять неловкость, которую он наверняка не заметил, она подходит к времянке. Заглядывает. – Здесь же мебель. Стол, холодильник, шкафчики… Тяжелые, одному не справиться. – Отступление от инструкции должно внести человеческую нотку. Впрочем, в хорошую инструкцию эта нотка тоже входит.

– Я не один. Вечером. Договорился. Придет человек, – он отводит взгляд, смущенно переминается с ноги на ногу.

– Челове-ек? – она тянет насмешливо. – Уж не это ли существо в красной футболке?

– Нет, – он прячет глаза. – Да.

– Надеюсь, – она интересуется с материнской участливостью, – вы не дали ему аванс?

– Но… А что тут такого? В конце концов… Он поехал в Сосново, там – магазин, машинное масло. У меня сломался замок… Сказал, захватит инструменты…

– Замок, этот? – она дергает запавший штырь. – Что ж вы мне не сказали… – оглядев расставленную посуду, идет к калитке…

Он подхватывает пустой таз. «Зачем мне столько посуды?» Для своих нужд ему хватило бы пары тарелок – глубокой и мелкой, – одной кастрюли, одной сковородки… Из глубины кухонного шкафчика появляется тяжелая емкость без ручек: чугунок. Он сует нос, будто надеясь уловить дух распаренной гречки – мать варила на ужин. Но ржавое донце пахнет пылью. На полке отпечатался рыжий след. «Черный металл… Надо было отдать», – вспоминает скромных сборщиков, чья машина чуть не угодила колесом в яму…

– Ну вот… Сейчас попробуем… – Голос и какой-то запах – приторный, механический.

Он оборачивается.

Женщина дергает штырьки. Один из двух не поддается.

– Нет. Тут дело серьезное. – Излишки машинного масла катятся вниз густыми желтоватыми каплями. – Советую сходить в ДЭК, найти рабочих. Если хотите, я все равно поеду мимо. Мне ничего не стоит: выйду, скажу, объясню, куда идти…

Какое ей дело до его замка?! Пришла, влезла… Еще неизвестно, что у нее за масло! Посланец бригадира придет, принесет настоящее. Пусть не сегодня, пусть даже в понедельник… В глубине души он чувствует: она права. Машинное масло не поможет. И парень это знал. Но все равно потребовал денег. Значит?.. Значит… Врал. И про масло, и про то, что нет инструментов. Он чувствует подступающий ужас. «Господи, неужели снова? Идти, отрывать проклятые объявления. Зачем, зачем я их выбросил?..»