— Я сведущий человек в вопросах веры и хорошо знаю церковные законы, разбираюсь в малейших их нюансах, сознаю свою ответственность за их выполнение. Отец Джеймс был другим, более приземленным, ближе к людям, всегда глубоко вникал в их проблемы и нужды. Не стремился к карьерному росту и поэтому был всего лишь приходским священником, а я поднялся высоко в церковной иерархии. Если бы он не стал священником, думаю, он стал бы учителем. И прошу, не забывайте об этом, когда станете копать в его прошлой жизни. Вы можете причинить непоправимый вред, сами не понимая этого.

Но Ратлидж понял, что он хотел сказать этими словами — нужно и важно осознавать, что ты собираешься сделать достоянием гласности.

Монсеньор Хольстен продолжал устало:

— Я уже не уверен в том, что чувствовал раньше. Было там зло, в комнате, где его нашли, или мне показалось. У меня могло разыграться воображение, как у вас в ту нашу первую встречу. Как вы заметили по этому поводу, может быть, я пытался таким образом объяснить себе смерть друга. Я даже не знаю, что чувствую в отношении этого Уолша, испытываю ли я к нему сострадание или нет. В первые дни после убийства мною двигало желание действовать немедленно, искать ответы, требовать от властей участия, найти объяснение и мотив. Я был уверен, что все это надо сделать ради памяти убитого, который был хорошим человеком и хорошим священником.

— Вполне возможно, вы были тогда правы, говоря о присутствии зла, — сказал Ратлидж. — Я задавался с самого начала вопросом: почему зло отыскало приходского священника в маленьком, размером с деревню, городе на болотах, на этом заброшенном и заболоченном берегу. Вот ответ на него я и должен найти.

Монсеньор Хольстен хотел что-то ответить, но передумал и вместо этого неожиданно положил руку на плечо Ратлиджа:

— Я вступаю в сделку с вами. Что является большим грехом. Она заключается в следующем: если вы придете ко мне с правдой и я почувствую это — я так вам и скажу, невзирая ни на что.

И ушел, посеяв одно лишь недоумение. Ратлидж добился от него того предела откровенности, на который священник из Нориджа был способен.

Чтобы немного проветрить мозги и не спеша подумать об услышанном, Ратлидж пошел на набережную. Он все пытался понять, почему его так беспокоит яростная защита монсеньором Хольстеном памяти своего убитого друга и духовного брата.

Это мог быть продуманный тонкий ход с целью повлиять на следствие. Он как будто таким образом приказывал: «Не надо смотреть туда, не надо искать здесь. Он ничего дурного не сделал. Вам нечего тут копать». Так умелый кукловод дергает за веревочки, управляя своим строптивым актером, который не желает исполнять свою роль, как надо мастеру.

Если причиной убийства не была тайна исповеди о чьем-то преступлении и не моральное падение самого священника, оставалось вульгарное ограбление.

Или за этим стоит преступление, совершенное давно, но ранее так и не раскрытое?

Хэмиш тут же отозвался: «Мы не знаем, что тревожило отца Джеймса, но не обязательно это было чье-то преступление».

— Да, — согласился Ратлидж, — но если священник действительно узнал о преступлении, он оказался в трудном положении.

Вспомнился египетский барельеф в поместье Восточного Шермана — Свидетели Времени. Бабуины, которые наблюдали за всем, что делают люди и боги, но при этом оставались лишь безмолвными свидетелями, которые не могли и не имели власти ни судить, ни приговорить.

Что, если священник стал таким свидетелем? И постепенно из отрывков услышанного, увиденного сделал выводы и подошел близко к опасному рубежу. Как бобби, патрулирующий свой район в Лондоне, священник знал своих прихожан, каждого в лицо, его имя и характер. Он хотел видеть добро в каждом и знал искушения, которым они подвергались из-за нужды, страсти, голода, зависти, жадности, того или иного порока. Священник знал их тайны из исповеди и делал свои заключения о каждом из них.

Тревога, замеченная у отца Джеймса перед смертью, необъяснимый разгром, учиненный в день убийства в его кабинете, — свидетельства того, что у преступника имелась личная причина убить его и тем самым обезопасить себя. Но если у отца Джеймса не было доказательств того, что было совершено, он не мог пойти к полицейскому инспектору с одними подозрениями. Почему его убили? Наверное, потому, что кто-то мог испугаться, что он все равно это сделает.

Оставался вопрос: какое преступление он разгадал и, если тайна умерла вместе с ним, где те маленькие признаки, те разрозненные факты, по которым он догадался, они ведь остались где-то спрятанными, надо только их отыскать.

Или убийца нашел те улики, которые собрал против него священник, когда перевернул весь кабинет, и унес вместе с деньгами приходской кассы?

Несколько фунтов послужили прикрытием для преступления и скрыли настоящий мотив.

Хэмиш напомнил: «Кража этих денег отправила инспектора Блевинса по ложному следу, и он сразу нашел своего подозреваемого».

Тем не менее Уолш все еще может оказаться убийцей.

Ирония судьбы. Так бывает. Как много времени понадобилось отцу Джеймсу, чтобы сложить воедино кусочки мозаики и узнать правду?

«Начни с ярмарки», — посоветовал Хэмиш.

— Нет, я вернусь в кабинет отца Джеймса.

И он отправился к Блевинсу брать разрешение.

Как и в прошлый раз, миссис Уайнер не захотела подняться с ним наверх.

— Знаете, я пришла к убеждению, что все-таки инспектор Блевинс поймал настоящего убийцу. Он мне сам сказал, что все указывает на Уолша, да и у меня было время подумать. Это была не месть, я ошибалась, и это только продлило боль, но привело в никуда. Я уже начала собирать его вещи в коробку, чтобы отдать сестре. Скоро епископ объявит нового священника, и надо освободить для него место. Это мой долг.

Ратлидж оглядел гостиную. Казалось, в ней ничего не изменилось с его первого визита.

— Что вы уже собрали?

Лицо экономки стало совсем расстроенным, она посмотрела вниз, на свои руки:

— Начала с его вещей в сарае, что в саду, потом на кухне. Мне тяжело было даже подумать, что придется подняться наверх, снова войти в кабинет… Но я справлюсь. Это последнее, что я для него делаю, и я хочу сделать все хорошо.

— Я понимаю вас, миссис Уайнер. И долго вас не задержу. Хочу, если можно, взглянуть на фотографии в рамках. И я должен спросить, не хранил ли отец Джеймс свои документы в другом месте в доме, кроме кабинета?

— Не думаю, — сказала женщина с сомнением, — в доме есть еще одна комната наверху, кроме спальни и кабинета, в конце коридора, где хранятся церковные книги и бумаги. Счета, касающиеся услуг церкви — крещение, смерти, браки. Их накопилось так много, целых две полки заняты этими книгами, — добавила она с гордостью. — Все это останется нетронутым до приезда нового священника. Я соберу только личные вещи.