Что еще?

Конечно, самоубийство с помощью полицейского. Высунуться первым из ливневки перед шайкой этих недоразвитых мальчишек и получить несколько пуль.

Но гарантирует ли это быструю и сравнительно легкую смерть? Возможно, но не стопроцентно. Когда Вэлу было восемь или девять, он вместе со своим предком, любителем старых ковбойских лент, смотрел древний фильм прошлого века «Большой налет на Нортфилд, Миннесота».[73]В нем жуткий негодяй Джесси Джеймс, его брат Фрэнк и их приятели-уголовники, включая Коула Янгера и его брата, попытались ограбить «легкий банк» в Нортфилде, штат Миннесота. Жителям Нортфилда это явно не понравилось, поскольку (по крайней мере, в фильме) все мужчины, мальчишки и собаки городка похватали дробовики или ружья и превратили уголовников в решето.

Коул Янгер, уже раненный пять раз в Нортфилде, получил еще несколько пуль во время перестрелки на болоте, среди прочего — в руку, грудь и голову. Несмотря на одиннадцать серьезных ран, он выжил, был арестован, осужден и отправлен в Миннесотскую тюрьму в Стилуотере.

Вэл помнил, что из Нортфилдского банка банда похитила двадцать шесть долларов и семьдесят центов.

Конечно, старых долларов — и, верно, они чего-то стоили, но все-таки…

Вэл попытался представить себе, как охранники советника Омуры стреляют в него восемь, девять, одиннадцать раз, а он остается жив. Наверное, получить пулю — это ужасно больно. Коула Янгера швырнули в фургон вместе с его дружками, раненными куда серьезнее, и он, хотя едва не умер от потери крови, шутил с теми, кто его схватил. А когда они добрались до городка Маделия, Коул сумел встать, снял грязную, окровавленную шляпу и поклонился проходящим мимо дамам.

Вэл продолжал читать, потому что из книг узнавал всякую крутую хрень про окружающий мир.

Но настолько ли он крут, чтобы встать, как этот Коул Янгер, с одиннадцатью пулями в теле? Вэл сильно сомневался. Он чуть не разрыдался, как девчонка, когда Леонард водил его к подпольному дантисту, в подвал около Эхо-парка. А что будет, когда в него со сверхзвуковой скоростью вонзится кусок свинца, разорвет внутренние органы и артерии?

Какие еще имелись способы уйти из мира?

Он мог бы перестрелять Койна и остальных ребят до покушения на Омуру. Станет ли он после этого героем города? Простят ли его советник и мэр? Ждет ли его триумф?

Но он прекрасно понимал, что даже если остановится на таком варианте, то все равно не сможет убить этих семерых идиотов и остаться в живых. Можно было попробовать сперва прикончить Койна, но все эти прыщавые недоноски теперь носили оружие. Вэл попытался представить себе, как его поражает целая туча стреловидных пуль из ижмашевского автомата — штуковин трехдюймовой длины, с зазубринами. О господи. От этой мысли к горлу снова подступила тошнота.

И еще: Вэл не хотел прощения. Он определенно не хотел становиться героем и предпочел бы выстрелить себе в мягкое нёбо, чем становиться главным триумфатором.

А чего же он хотел?

Скорее умереть, чем жить дальше в этом замороченном городе и мире… Может быть. Наверное.

Добраться до Денвера и пристрелить там предка — вот единственное, что сейчас привлекало Вэла больше смерти. Этот гад бросил его после гибели матери — бросил и забыл о нем, это Вэл знал точно. Что может быть слаще, чем увидеть лицо Ника Боттома за пару секунд до нажатия на спусковой крючок «беретты»?

И вдруг в четверг — Вэл как раз исполнился уверенности, что ему остается лишь выстрелить себе в голову вечером этого дня, в надежде, что пуля все-таки пробьет череп, — милый старый Леонард разом все изменил, рассказав, что его давний друг-латинос устроил им путешествие в Денвер.

Вэл чуть не расплакался, но, к счастью, все же сдержался. Леонард никогда не понял бы, отчего благодарно плачет внук: ему не нужно умирать сегодня, и он получает шанс увидеть и укокошить папочку.

У Койна имелся волшебный выход — побег в Россию вместе с мамочкой, наутро после дня убийства. А у Вэла Фокса Боттома теперь было кое-что покруче — собственный полночный побег с дальнобойщиками-чернорыночниками.

А что же с убийством Омуры? Теперь Вэл мог наплевать на все это, не явиться на встречу в пятницу вечером, скрываться, — пока Койн не решит начинать без него.

Или просто наблюдать — потом на это можно будет флэшбэчить годами, как бы ни обернулось дело, — а самому не сделать ни выстрела. Или получить пулю.

В тот четверг Вэл ложился спать с улыбкой на губах. Но сначала он собирался опустошить свою предпоследнюю двадцатиминутную ампулу.

Вэлу четыре года. Сегодня у него день рождения, ему исполняется четыре года. Он может себе представить четыре свечи на бисквитном торте с шоколадной глазировкой, ведь теперь он умеет считать до четырех. Вэлу четыре года, мама еще жива, он еще не начал ненавидеть папу, а папа — его, и сегодня у него день рождения.

Мама, Вэл, лучший друг Вэла — четырехлетний Сэмюел, живущий в двух домах от них, и бабушка Сэмюела (у его друга почему-то есть только бабушка) — все они сидят на кухне, куда примерно семь лет спустя придут люди в черном и будут пить кофе, есть кексы и другую еду после похорон матери. Но теперешний Вэл не пускает тогдашнее будущее в свою память и целиком погружается во флэшбэкную реальность — медленно, целенаправленно, со вкусом, — словно в ванну с очень, очень горячей водой.

Вэл сидит на высоком деревянном стуле, который купила его мама в магазине некрашеной мебели и разрисовала, специально для него, цветочными бутонами и зверюшками, когда он стал слишком большим для высокого стульчика. Хотя сегодня Вэл уже взрослый, четырехлетний, он любит свой высокий стул — ведь с него можно смотреть через стол на папу, почти глаза в глаза.

Когда папа сидит за столом. Но за этим деньрожденным обедом папы нет. Пока нет.

Он слышал, как мама недавно говорила по телефону: «Но ты же обещал, Ник. Нет, мы уже не можем откладывать… У Вэла глаза смыкаются после долгого дня, и Сэмюелу скоро уже домой. Да, ты уж постарайся. Он ждет тебя сегодня. И я тоже».

Она улыбается, возвращаясь к кухонному столу, но Вэл вместе с тем, четырехлетним Вэлом, ощущает, как напряжена мать. У нее слишком широкая улыбка, а глаза покраснели.

— Ты бы открыл пару своих подарков, пока мы ждем папу, — говорит его мать.

— О, прекрасная мысль, — говорит бабушка Сэмюела. Странно видеть, как старушка возбужденно хлопает в ладоши, словно маленькая девочка.

Вэл смотрит, как его пухленькие пальчики разворачивают подарки. Игрушечная лодочка от Сэмюела — хотя его дружок удивлен тем, что обнаружилось под оберткой, не меньше Вэла. Книжка-раскладушка с небоскребом от матери Сэмюела. Большую часть слов в ней маленький Вэл не может прочесть, но шестнадцатилетний Вэл, смотрящий глазами маленького Вэла, может.