– У меня возникли затруднения с тем, чтобы заинтересовать кого-то вашими обстоятельствами, моя дорогая. Видимо, ничего не поделаешь. Вы просто сливаетесь с фоном.

– А чего вы ожидали? Вы даже не позволяете мне затеять беседу. Едва ли можно винить меня в том, что ваши вечеринки так ужасны, – ответила Мария тоже тихо, хриплым шепотом.

– Это действительно предел вашего обаяния? Я-то думал, вы более изобретательны, – огрызнулся Фоссор и взял щепотку табака.

Он не извинился, когда чихнул. Она забеспокоилась, что вскоре ему надоест тратить время на ее затруднительное положение и он перейдет к другим делам, другой благотворительности. Она сомневалась, что сможет позволить себе лучший предварительный гонорар, и понимала, что придется вернуть платье, которое служило пропуском в такие места.

– Позвольте мне обратиться к кому-нибудь напрямую, мистер Фоссор. Возможно, откровенную просьбу встретят более…

– Не может быть и речи. Если меня застигнут с отчаявшейся женщиной, вцепившейся в мой локоть, я погублен на сотню лет. Вы не знаете, что это за люди. Поверьте мне, их не интересуют жалкие создания, попрошайки и прокаженные. Их интересуют души, для которых еще не все потеряно. Нет, я совершил ошибку… – Их прервали сдержанные аплодисменты, когда любительская игра кое-как завершилась. – Я придумаю повод, и мы уйдем, – сказал он стоически, а потом отвернулся, не давая ей времени на возражение.

Мария подробно описала Огьеру, какая внезапная злость охватила ее в ту минуту. Она поняла, что защитник – каким бы низким типом он ни был – только что отправил ее в отставку и вскоре ей предстоит побираться на улицах. Ее благопристойность имела свои пределы, и, по правде говоря, ее гордость задело предположение, что она слишком серая личность, чтобы привлечь чье-то внимание. Она решила, что раз уж ее отлучают от аристократической груди, то уйти нужно эффектно.

Никто в комнате не обратил внимания на то, как она приглаживала юбки, опускаясь на скамеечку перед фортепьяно, или на ее секундное оцепенение при мысли, что придется играть при всем народе после недель без практики и без нот, которыми можно было бы руководствоваться. Единственной песней, которая пришла на ум, была старая моряцкая баллада, романтическая и слезливая, популярная в «Синей татуировке». Это произведение, в чем Мария не сомневалась, ужасно не соответствовало изысканным вкусам аудитории, но, поскольку выбора не было и ее охватило неведомое ранее проказливое безразличие, она принялась петь и играть так неистово и громко, что джентльмен, опиравшийся на фортепьяно, поперхнулся напитком, словно обжегшись.

Ее голос перекрывал неистовую игру, как колокол перекрывает шторм. Она всю себя посвятила трагичным стихам, в которых молодой рыбак утонул, а его безутешная вдова покончила с собой. Она играла, не обращая внимания на изумленные и недовольные возгласы; она закрыла глаза и пела, рискуя сорвать голос, пела, вспоминая дом – коттедж, который они делили с Томом, дорогим Томом, пела, пока перед ней не возникло его искреннее, неулыбчивое лицо и ее сердце не разбилось.

Измученная, она завершила перебором басовых нот, обрушив его на притихшую толпу гостей.

Когда Мария открыла глаза, рядом с ней на скамеечку уселся мужчина с короткой русой бородой, внимательно изучая ее профиль.

– Ваша игра напоминает бегущую лань – в ней та же испуганная грация.

Прежде чем она успела ответить, рядом оказался Фоссор, хотя он уделял больше внимания мужчине, чем Марии.

– Необычное выступление, мадам, – сказал он.

– Правда? А я так старалась слиться с фоном, – ответила она, наслаждаясь видом поежившегося Фоссора. Он собирался возразить, но Мария повернулась к нему спиной и пригляделась к человеку, который сидел рядом. Он был одет в дорогой шерстяной костюм серого цвета, лицо красивое, хотя щеки еще не утратили юношеской пухлости. Борода, похоже, должна была это как-то возмещать. – А вы, сэр, находите мою игру необычной?

– Вы же этого и добивались. Вы гордитесь своей странностью. – Мужчина, невзирая на умную улыбку, чуточку перебарщивал с самолюбованием.

– Лучше гордиться отсутствием собственного вкуса, чем пытаться угождать чужим вкусам, – ответила она, и новый знакомый беспечно рассмеялся.

– Чудесно! Мистер Фоссор, представьте меня этой очаровательной гедонистке.

Она провела остаток вечера, беседуя с бородатым молодым аристократом под бдительным оком мистера Фоссора. Она старалась не упоминать напрямую о своем затруднительном положении или потерянном муже, но все же бросала скрытые намеки на то, что ей не помешала бы помощь. Со своей стороны он выглядел отзывчивым и по поводу ее проблемы, какой бы расплывчатой та ни была, сказал, что всегда готов помочь другу.

После того как они покинули званый ужин, Фоссор рассыпался в комплиментах мужчине, который уделил ей внимание.

– Он неимоверно важный человек, настоящий принц. И вы ему понравились. Мне кажется, он готов помочь.

Мария этим утешилась, хотя византийская сложность происходящего ее все-таки беспокоила. Почему они все так кокетничают? Мужчина скрывал свое прошлое и даже имя сохранил в секрете. Но ведь не может быть такого, чтобы местные обычаи требовали не называть своего имени?

– Как его зовут?

– Терпение, моя дорогая. Он знаменит и славится любовью к конфиденциальности, хотя, уверен, в ближайшем будущем откроется вам в большей степени.

Обо всем этом Мария рассказала Огьеру утром, пока позировала.

А на следующее утро, которое оказалось последней встречей с нею, Мария вернулась с новыми историями о таинственном аристократе, которого назвала Графом.

– Я его так называю, потому что это его раздражает. И я не вижу причин для обходительности с таким самодовольным молодым человеком.

Она побывала на другом приеме, более эксклюзивном, и Граф вновь отнесся к ней с интересом, почти все время уделив обмену остротами, поддразнивая ее, подробно объясняя, чем та или иная разновидность шерри лучше другой. Гостей раздражала ее монополия. Граф, не обращая внимания на гримасы прочих молодых леди, настоял, чтобы она сыграла им другую песню, настоял, чтобы она вышла с ним на веранду, и, наконец, настоял, чтобы она призналась ему в том, чего хочет больше всего на свете.

Окольными путями они все-таки пришли к главному! Мария с облегчением сказала:

– Я потеряла мужа, и, чтобы его найти, мне требуется ваша помощь.

Граф хлопнул ладонями, затянутыми в тонкие перчатки, и немедленно согласился:

– Я найду вашего мужа.

– О, это просто чудесно! Чудесно! Я уже начала думать… – она осеклась, чтобы не дать волю сентиментальности. Их руки – он накрывал ее ладони своими, как устрица жемчужину, – радостно вздрогнули.

К величайшей радости Марии, Граф пообещал разыскать ее мужа к следующему вечеру.

– Мистер Огьер, – сказала Мария в тот последний день, который они провели в обществе друг друга, – сегодня вечером мы с Томом воссоединимся, если Граф обладает хоть половиной влияния, на которое претендует. – Она, снова одетая в красивое бледно-голубое платье, обошла мольберт Огьера, чтобы увидеть плоды недельного труда. Художник объявил, что картина готова, хотя он чувствовал, что надо еще повозиться над листьями орхидеи, которые поднимались над бледным плечом. Она немного изучила себя и расхохоталась.