Сенлин спросил себя, каким образом этих женщин так ограбили, лишив достоинства и искры. Их обманом заставили бросить семьи? Или они, как Эдит, были когда-то независимыми и отважными? Они приехали в башню или здесь родились? Ему хотелось бы знать, лучше или хуже их нынешняя судьба по сравнению с судьбой Марии.

Граф, или У. Х. Пелл, или кем он там был на самом деле, приложил немало усилий, чтобы вынудить Марию пойти с ним добровольно. Видимо, это означало, что он не причинит ей вреда. Может, он достаточно бессовестный человек, испорченный положением и богатством, но на психопата не похож. Он не убил Огьера, хотя мог бы это сделать без труда. Когда Сенлин его разыщет – а он разыщет, – сперва надо попробовать его вразумить. Возможно, Графу будет труднее потребовать себе жену другого мужчины, если перед ним будет стоять муж собственной персоной.

Но если доводы рассудка не помогут, что тогда? Сенлин попытался представить, как вызывает Графа на дуэль или устраивает что-то другое, столь же жестокое и безнадежное. Воображение отказывало; он бы не смог даже сочинить хвастливую байку на эту тему. Для человека, по самую макушку набитого заумными истинами, он слишком мало знал, на что способен. Его познания о самом себе были ничтожны.

Почему же тогда он пробирался через ловушки башни, в то время как тех, кто оказывался рядом – Эдит, Тарру, – ловили и наказывали? Они были сильнее его, выносливее и больше заслуживали второго шанса. Сенлин надеялся, что на Огьера не обратят внимания, хотя это было маловероятно. Паунд его заподозрит. Он пошлет агентов, чтобы те разобрали на части квартиру художника. Когда там найдут украденную картину, появится ужасный палач, Красная Рука; соберется толпа; голова слетит с плеч.

Нет. Огьер спасется. Он проницателен и осторожен; он не хочет умирать.

Сенлин вспомнил о подарке, который упомянул художник, – и действительно, его кожаный портфель оказался странно тяжелым. Сенлин расстегнул медные застежки и заглянул внутрь. На дне поблескивал свежим маслом пистолет Огьера в форме ключа. Огьер назвал его «ключом тюремщика» и описал первоначальное двойное предназначение: ключ от тюремной камеры и защита от строптивых заключенных. Поскольку замка для ключа не было, он теперь служил лишь огнестрельным оружием. Сенлин никогда в жизни не заряжал и не стрелял из пистолета. Неужели пришло время научиться?

Осторожно положив ключ на место, Сенлин увидел в портфеле незнакомый деревянный угол. Наполовину вытащив штуковину, он понял, что это: вставленный в рамку этюд обнаженной Марии, контрабанда, которую Огьер спрятал от Графа. Это был величайший подарок, который Сенлин когда-либо получал. От того, что перед ним внезапно возникло ее лицо, ее запечатленная улыбка, перехватило дыхание. Он сгорбился над картиной, словно она была мерцающей свечой, готовой погаснуть. Волна тоски прокатилась по телу, словно озноб, и сотня ярких воспоминаний о Марии вышла на передний план. Он остановил прилив эмоций, строго прочистив горло, и снова вложил картину в раме в потертые складки портфеля.

Из прочих вещей у него остались «Путеводитель», распухший от многократного перелистывания, несколько скромных мелочей и дневник, который он недавно купил и начал заполнять. Если бы Тарру присутствовал при этой описи, он бы съязвил по поводу жестокости художника, который забрал бутылку граппы. Сенлин поморщился, вспомнив раздетого и обритого друга. Тарру выглядел жалким, как медведь, потерявший мех из-за чесотки.

Он вспомнил, что Тарру во время суматохи сунул что-то ему в карман. Недолго поискав, нашел кусочек бумаги, сложенный в маленький морщинистый квадрат. Развернул и узнал красивый почерк Тарру, который к концу письма сделался крупным и поспешным.

Подпись сошла с края страницы.

Он прочел письмо дважды, а затем отпустил по ветру. Лист метнулся между склоненными головами обескураженных красавиц, а затем исчез, пролетев сквозь арфовые струны такелажа. Лучше было избавиться от записки. Сенлин не понимал намеков Тарру на совесть или космический долг, и его удивило, что тот с последним глотком свободы назвал Огьера надежным. Но заявление не было плодом сбитого с толку разума. Сенлин его прекрасно понял.

Из окна их вагона несколько недель назад башня казалась тонкой, словно трещина в зеркале. Теперь она выглядела широкой, как горизонт. Край башни был похож на изогнутый серп луны. Сенлину казалось, они движутся по орбите вокруг нее, он чувствовал ее необъятность и притяжение. Они пролетели так близко от стены из светлого песчаника, что Сенлин спросил себя: а что происходит, когда газовая оболочка задевает башню? Она лопается? Загорается? Или вскрывается и медленно сдувается, пока судно не падает с небес? Глядя на аэростат наверху, он изумился хрупкости воздушного корабля. Они болтались, прицепленные к штуковине, которая выглядела непрочной, как шелковая кофточка.

Никто другой не беспокоился, поэтому Сенлин предположил, что все совершенно нормально, и опять погрузился в умиротворение, отдыхая от перенесенного ужаса. Огромные блоки, из которых возвели башню, были размером с комнату. Их покрывали пятна древней краски и декоративная резьба в виде извилистых линий и узлов. Поверхность напоминала Сенлину старинный ковер – хорошо сделанный, изрядно послуживший артефакт. Но все это великолепие тратилось впустую на его попутчиц, которые, похоже, находили окрестности скучными, как неосвещенный железнодорожный туннель.

Корабль с проворством фрегата несся по извилистому курсу вверх и вокруг башни. Они взлетали, как лента майского дерева. От этого захватывало дух. Это было похоже на полет на воздушном змее.

Вдалеке появился порт, выдаваясь за край башни, и дозорный, который цеплялся за джунгли веревок, свисающих с газовой оболочки, закричал капитану:

– Впереди порт!

Все происходило очень быстро. За то недолгое время, пока порт не заслонил аэростат корабля, Сенлин увидел, что они подходят слишком низко. Они пролетят далеко под платформой. Может, капитан задумал сделать еще один круг? Интересно, сколько времени это займет.