А потом исчезла в вагоне. И ему осталось лишь ошеломленно помахать бесстрастным механизмам поезда, рассеивая невидимое пятно, которое она оставила перед ним, стоя чересчур близко к ведущему колесу, обдавшему его кучевыми облаками пара.

Локомотив скользнул по рельсам. Гудок поезда раскатился над холмами, и Мария уехала.

«Вы опоздали, директор». Его разум казался таким же сморщенным и иссохшим, как и язык, который прилип к нёбу, пока он пробирался сквозь мрак шахты в Северный порт. Впереди гипнотически раскачивался медальон солнечного света, из монеты он превратился в блюдце, а из блюдца – в тарелку. Сенлин ощутил соленый воздух пустыни. «Вы опоздали, директор», – раздавался ее шепот, казалось, за барабанной перепонкой, вынуждая его идти вперед через оболочку башни, рука об руку с ее исповедником. Ты опоздал, директор; ты опоздал.

Северный порт высекли на фасаде башни, придав ему форму раковины моллюска-гребешка. Ступенчатая арка напомнила ему оркестровую яму амфитеатра. От отверстия в стене широкая дорога сперва вела к таможенной будке, а потом разделялась на три отдельных причала, как трезубец. Причалы лежали на впечатляющих подпорках. В порту был только один воздушный корабль, покрытый шрамами и пятнами, которые выдавали в нем старую рабочую посудину из тех, где на борту допоздна играют в карты. Судно выглядело серым моллюском, свисающим с голубоватой медузы.

Судя по вялым позам агентов, которые прислонились к синей таможенной будке, тревогу еще не подняли или она не дошла до портов. Пара грузчиков таскала ящики с одинокого корабля, тихонько постукивая по обернутым джутом столбам. Возле трапа, который сильно изгибался, когда по нему шли грузчики, собралась очередь из женщин, ожидающих конца разгрузки, чтобы взойти на борт. Женщины, хоть и молодые, казались желтыми и хрупкими в ярком солнечном свете.

Огьер вручил Сенлину клочок бумаги и сунул в ладонь десять шекелей:

– Шекели отдайте охранникам, а записку – шкиперу. Он у меня в долгу. Но беседовать он с вами не станет, так что не пытайтесь завязать разговор. На самом деле это хороший совет: говорите как можно меньше. Людям наверху не нравится, когда кто-то сильно умничает, Том.

Сенлин очень старался сосредоточиться на словах Огьера, но его охватило сильнейшее замешательство. Вопросы метались в голове. Он с трудом осознавал один, но тут же появлялся другой: кто такой Граф? Как он мог жениться на замужней женщине? Он опасен, он жесток? Где он живет?

– Новый Вавилон – ближайший порт, – сказал Огьер. – И самая дальняя точка, куда я могу вас отправить.

Один вопрос стоял особняком. На самом деле только он и имел значение.

– Как я смогу ее разыскать?

– На перчатке, которую уронил Граф, была монограмма: «В. Г. П.» Я почти уверен, что «П.» означает «Пелл». Пеллы – не просто семья; это богатая и могущественная династия с многовековой историей, и, к несчастью, их именем с радостью, пусть и без разрешения, пользуется дюжина аристократов помельче. Купальни, по существу, колония Пеллов, хотя в знатных кругах об этом говорят как о братских узах между домами. Комиссар – тот, кого они поставили следить за порядком: он пользуется их гербом, золотой астролябией, собирает таможенные сборы под их эгидой и отсылает кучи золота вверх, в их кольцевой удел. Если этот Граф и впрямь из Пеллов – а он был для этого достаточно высокомерным, – он увезет Марию туда, в Пеллу.

Юнга на пароме трижды позвонил в колокол, и женщины начали подниматься на борт по коварному, подскакивающему трапу.

– Томас, мне жаль, что я не смог довериться тебе с самого начала. Я думал, тебя подослал Граф. Я не сомневался, что ты шпион, который пытается меня спровоцировать. Знаю, моя проверка вышла жестокой. Прости.

Их обдало порывом прохладного ветра, когда струя более высокого воздуха ринулась вниз вдоль башни, и от шума они ненадолго потеряли возможность говорить. Сенлин положил руку на плечо Огьера, ощущая кривые кости горбуна. Ветер ненадолго очистил его разум от вопросов и обвинений, и, когда шум утих, Сенлин сказал:

– Спасибо, что помог Марии. Мне кажется, ты был не прав, говоря, что в башне дружба под запретом.

Огьер просиял от благодарности:

– О да, мы вовремя стали друзьями – чтобы больше никогда не увидеться. – Он развернул Сенлина, взяв его за плечи, и осторожно повел к таможенной будке. – Я положил в портфель подарок, – проговорил художник на ухо директору школы. – Новый Вавилон полон злодеев. Не забывай о моем ключе. Он стреляет жалкой дробинкой, и точность прицела плоховата, но однажды этого может хватить, чтобы спасти жизнь. Боюсь, он тебе понадобится.

– А как же ты? Что, если Паунд заподозрит… – начал Сенлин, но Огьер быстро его перебил:

– Как бы ему ни хотелось, Комиссар меня не тронет. В деле замешаны более важные силы, и, к счастью для меня, я нужен им живым.

– Я не понимаю, – сказал Сенлин.

– А времени на объяснения не осталось. Счастливого пути, друг мой.

Под Сенлином покачивалась палуба. Облака сонно ползли над далекими горами, похожие на отару овец без пастуха. Может, на самом деле качался мир, а корабль застыл в неподвижности? Было трудно сказать наверняка. Он чувствовал подъем по нарастающему давлению на барабанные перепонки, но в остальном полет оказался вовсе не таким мучительным, как ожидалось. Все происходило довольно безмятежно. Сенлин однажды прочитал, что безмятежность – симптом шокового состояния. Ему пришло в голову, что он очень спокойно воспринял новость о том, что Марию похитил иностранный аристократ. Слишком спокойно. Может, он еще в это не поверил – или ожидал гораздо худшей участи для нее. Она, по крайней мере, жива. Как бы там ни было, на данный момент ему было все равно, откуда пришло чувство покоя и долго ли оно продлится. Мир плыл вокруг него, как детская – вокруг колыбели.

Корабль построили из самых легких материалов: сосны, тросов и ивовых прутьев. Перила под его локтем и скамья, на которой он сидел, сделаны из бамбука. Все скрипело, словно старые дверные петли, и стрекотало, как орава сверчков. Ветер продувал судно насквозь. Сенлин сидел в кормовой части вместе с двадцатью молодыми женщинами. Из-за высокого роста и относительно свежей одежды он выделялся, как цапля среди чаек. Их платья и саронги были в пятнах и прорехах. Их волосы взлохматились, и ветер лишь сильнее портил прически, бросая пряди на лицо. Каждая – измученная, со взглядом лани, которую преследовали, пока она не рухнула без сил. Лица пестрели синяками, болячками и пятнами грязи. Одна женщина с всклокоченными светлыми волосами уставилась на него, прищурившись, вынуждая прервать наблюдения. Она показалась Сенлину смутно знакомой, но не в значительной степени. Наверное, у нее было заурядное лицо, а ее саму заинтересовало: что мужчина делает на пароме, зарезервированном для женщин? Сморщив нос, показывая, что он ее не впечатлил, она резко отвернулась.