Это были длинные дни. Дон Педро ложился спать совершенно без сил. Закрыв глаза, он принимался размышлять и говорил сам себе: «Это похоже на злую шутку». Дело в том, что война противоречила всему, о чем он мечтал в Америке. Находясь вдали, он мечтал о гостеприимном крае с маленькими реками и зелеными горами, подобном тому, который он знал, будучи ребенком. А вместо этого ему предлагали грохот пушек и гул немецких самолетов, прилетавших бомбить Бильбао.

Дон Педро жаждал большего чуда, чем то, что сотворил Иешуа: он хотел не только остановить ход солнца и луны, но и повернуть его вспять. Чтобы вернулось семнадцатое июля. В крайнем случае, восемнадцатое. Потому что восемнадцатое, день, когда разразилась война, ему бы еще подошло. Он бы уехал во Францию. Ведь Франция так близко! Пересечь границу даже пешком было делом нескольких часов. Он раскаивался, что не отправился во Францию сразу же после того, как дон Мигель принес ему известие о войне.

Первое, что делали силы, враждебные Республике, как только они освобождали какой-нибудь населенный пункт, это приводили священника, чтобы тот отслужил в церкви мессу, словно они боялись, что во время правления республиканцев в ней обосновался дьявол. В Обабе они хотели сделать то же самое, едва только им удалось войти в здание городского совета и произвести смену знамени. Но батальон наваррских интегристов прибыл десятого августа в одиннадцать утра, а несколькими часами раньше убегавшие ополченцы расстреляли прямо у портика здания совета старого городского священника и крестьянина, который должен был занять пост алькальда. Капитан Дегрела, командовавший батальоном, решил отложить религиозный акт и произвести репрессии. И через сутки еще семь человек, отобранных фашистами городка, лежали у того же портика.

«Вы кажетесь не слишком богобоязненным человеком», – сказал капитан Дегрела юноше, возглавлявшему фашистов Обабы. Он видел, как тот добил из своего оружия двоих из расстрелянных «Я страшусь только Его», – ответил молодой человек. «С кем вы? С фалангистами?» – спросил военный, глядя на его волнистые напомаженные и зачесанные назад волосы. «Я за Армию, вот и все». Его манера говорить свидетельствовала об определенной культуре, и капитан Дегрела предположил-, что он, возможно, обучался в семинарии, единственной «высшей школе», куда имели доступ молодые люди из провинции. «Не люблю лести. Если бы вы действительно уважали Армию, вы надели бы солдатскую форму», – сухо сказал он. «Если бы я родился не в бедной семье из Обабы, я, может быть, стал бы военным получше вас», – бросил в ответ юноша, не отводя взгляда.

Капитан какое-то время молчал, держа руки за спиной. «Как вас зовут?» – спросил он затем у парня. «Марселино». Позднее он узнал, что в городке его звали Берлино, потому что он в свое время посетил столицу Германии, посмотрев в кинематографе репортаж о немецкой Национал-социалистической партии. «Хорошо, Марселино. А теперь вы должны оказать мне любезность. Отыщите где угодно священника. Нужно отслужить мессу в церкви». – «Вот он, перед вами», – ответил Марселино, указывая на брата Виктора. Одетый в сутану, с пистолетом за поясом, брат Виктор с криками рыскал среди расстрелянных: «Здесь не все!» – «Его зовут брат Виктор», – сообщил Марселино. «Приведите его», – сказал капитан.

Священник был разгорячен, его сутана пропахла потом. «Брат Виктор, – спокойно сказал ему капитан. – Я не желаю видеть вас с пистолетом. Знаю что есть военные, которые допускают это, но только не я. Место священников – в церкви, солдат – в окопах. Так хочет Бог, я в этом убежден. Будьте добры, отдайте оружие Марселино и отправляйтесь служить мессу». Брат Виктор сурово ответил ему: «Мне будет спокойнее, если вы пообещаете, что начатое будет завершено». Молодой Марселино вытащил у него из-за пояса пистолет. «Что вы хотите сказать?» – спросил его капитан. «Здесь не все! Здесь нет самых худших!» – провизжал священник. Затем произнес имя дона Педро. «Если хотите знать, он масон». – «А вам знаком этот дон Педро?» – спросил капитан Марселино. Парень кивнул. «Постарайтесь, чтобы служба была красивой», – на прощание попросил капитан брата Виктора.

«У меня есть друг-аккордеонист, – объяснил Марселино капитану. – И с органом он неплохо справляется. Могу его известить, если хотите». – «Так кто этот дон Педро?» – спросил капитан, не обращая внимания на предложение. «Очень толстый господин, который несколько лет провел в Америке. В городке говорят, что каждое утро он записывает свой вес на стене ванной комнаты», – ответил Марселино. «Гомик?» – «Меня бы это не удивило». – «Вы согласны с тем, что сказал священник?» – «Он отдал свой голос за республиканцев, в этом нет никакого сомнения. Когда они победили на муниципальных выборах, то сие событие отмечали в его гостинице. И эти все там были». Молодой Марселино взглянул в сторону расстрелянных. Группа солдат укладывала трупы на грузовик. «Вы очень хорошо информированы. Поздравляю вас». Впервые с начала разговора молодой Марселино улыбнулся, выразив этим капитану благодарность за комплимент. «Я сказал вам, что у меня есть друг, который играет на аккордеоне. Это он играл на том празднике». – «Если я правильно вас понял, этот американский гомик – владелец гостиницы», – продолжал капитан. «Недавно построенной, очень хорошей. В трех километрах от городка, на склоне вон той горы. Не могу сказать, сколько там комнат, но не меньше тридцати. И кафе. Он назвал ее отель «Аляска». – «Если он гомик, можно предположить, что у него нет семьи, правда?» – «Насколько мне известно, нет».

У портика церкви появились две женщины, вооруженные тряпками и ведрами с водой, чтобы смыть кровь, оставшуюся на плитах. «Это что за женщины?» – крикнул Дегрела. «Мы ничего не сделали, господин капитан!» – воскликнула одна из них, падая на колени. «Кто вам велел приходить? Здесь ничего мыть не надо». Он собирался обратиться с торжественной речью ко всем молодым людям Обабы, призывая их записываться в его батальон. Ступить на кровь, пролитую семью мужчинами городка, было бы неплохим крещением для новоиспеченных солдат.

Каждый день дон Педро встречался в гостинице с двумя учителями, которые решили остаться в городке, и, когда наступал момент прощания, ненавязчиво старался сделать так, чтобы они еще немного у него задержались. «Вы действительно не хотите больше кофе?» Бернардино и Маурисио отвечали, что не хотят долго засиживаться, и отправлялись в городок лесными тропами. На шоссе за каждым поворотом мог скрываться патруль. А патрули всегда задавали вопросы.

Друзья уходили, и дон Педро чувствовал себя беззащитным, особенно в дни, последовавшие за первым развертыванием войск, когда служащие отеля, включая и самых старых, – «Что нам здесь делать без клиентов, дон Педро?» – решили покинуть свои рабочие места Комнаты, кухня, гостиная, кафе, терраса опустели; опустели также и горы – даже жаб не было слышно, – и его душа перенеслась куда-то по ту сторону одиночества, словно гостиница «Аляска» теперь была не чем иным, как преддверием какого-то другого места. Царства смерти? Возможно. Дон Педро попытался прибегнуть к своему чувству юмора и, чтобы успокоиться, сказал себе, что рассуждения о смерти он оставит на то время, когда ему исполнится восемьдесят лет; но все было бесполезно. До него дошло известие о расстрелянных у портика здания городского совета. Когда южный ветер хлопал ставнями, ему представлялось, что это сама Смерть стучит в его двери.