Я отчаянно пытался вспомнить, отодвигал ли ее, прежде чем распахнуть дверь, и кажется, не делал этого. Кроуфорд прав: он ее не запер.

– Окно было разбито, когда вы в последний раз видели Майкла? – спросил я.

Кроуфорд взглянул на Джульетту, та пожала плечами. Полицейский покачал головой:

– Я не знаю.

– Вы уверены, что Майкл спал?

– Ну… я его не спрашивал.

– Он дышал? – На этот раз я обратился к Джульетте.

– Я не… Слушайте, я не проверяла. Ничего подозрительного там не было.

– Что у тебя на уме, Эрн? – спросила София.

– У Зеленых Ботинок зубчатый порез на шее от пластиковых стяжек. Если бы Майкл пытался избавиться от них, то у него были бы раны на запястьях. Но я не видел у него на руках никаких повреждений, когда нашел его. А ты, София?

Она на секунду задумалась.

– Нет. Но на нем не было ни крови, ни синяков, а они появились бы обязательно, если бы Майкл отбивался от кого-то. Но опять же, там много пепла, так что, может быть, я не заметила. – (Я видел, что София сама в это не верит.) – Может быть, его оглушили ударом, то есть Майкл знал этого человека и доверял ему настолько, что повернулся к нему спиной.

Я стал размышлять вслух:

– Значит, окно могло быть разбито, а могло и не быть. Когда я нашел Майкла, все было очевидно: на полу осколки стекла, в комнате светлее, и, конечно, вы заметили бы сквозняк, так как на улице все еще сильно дуло, из чего следует…

Эрин сильно ткнула меня локтем под ребра, но я не обратил на нее внимания. Все следили за тем, как я расставляю события по времени. Хотя это и были умозрительные рассуждения, энергия мыслительного процесса помогала мне избавляться от шока. Я уверен, в тот момент всем хотелось одного – разбежаться по своим комнатам и там в одиночестве предаться горю и отчаянию, но мы все понимали, как важно разобраться в случившемся. Это могло привести нас к убийце.

– Предположим, окно было цело, когда вы видели Майкла. Хотя он мог спать или не спать. – (Эрин снова толкнула меня.) – Что? – зашипел я на нее.

– Все это очень интересно, но подтверждает только одно: ты был последним, кто находился с ним наедине в сушильне, когда он бодрствовал, – прошептала Эрин, и все это услышали.

Я снова повернулся к сидевшим в комнате. О! Вот почему они так внимательно смотрели на меня.

– Майкл был жив, когда я его оставил, – сказал я, но на меня взирали такие суровые лица, что мне показалось, будто я обращаюсь к жюри присяжных. Я знал, что не стоит этого делать, – если вы когда-нибудь видели, как проводится допрос, то знаете: только виновные повторяют свои слова, когда их никто об этом не просит, – но я не мог удержаться и с мольбой в голосе произнес: – Он был жив, когда я его оставил.

Никто из нас не сел в автобус. В помещении сформировалось молчаливое понимание: кто раньше всех захочет спуститься с горы, тот, вероятно, и есть бегущий от разоблачения убийца, так что мы все без слов принуждали друг друга остаться. К этому моменту большинство из нас подозревали в убийствах кого-то из своих ближних. Некоторые, включая меня и Софию, хотели остаться и вывести убийцу на чистую воду. Остальные были либо испуганы, либо возмущены. Одри не желала уезжать без тела Майкла, которое невозможно было погрузить в багажное отделение автобуса. Кэтрин оставалась, потому что беспокоилась за Люси. Энди оставался, потому что оставалась Кэтрин. Марсело, вероятно, оставался, потому что ему пообещали наконец дать номер в отеле. Кроуфорд не говорил, что мы можем или не можем уехать, но знал, что сам он не в праве предоставить нас самим себе, иначе ему придется объяснять начальству, когда оно наконец появится, что за массовое убийство тут произошло. Джульетта шутила, что не может нас оставить, иначе мы как-нибудь невзначай спалим ей дом. Мы его все равно сожжем, но она пока этого не знала.

Итак, мы остались в баре, наше горе, злость, желание обвинять друг друга постепенно утихли, лишь воспоминания – то одни, то другие – попеременно всплывали на поверхность, и от них перехватывало горло. Энди упомянул речь шафера, которым был Майкл на моей свадьбе. Брат решил, что будет уместно спародировать одну из моих книг, и приготовил десять правил идеальной речи шафера, но потом он набрался слишком много жидкого куража и в результате забыл семь из них. Казалось глупым напоминать об этом собравшейся компании, однако общая неловкость быстро превратилась в перемежаемый икотой и всхлипами смех. Я не такой пустослов, чтобы отмахнуться от поступков Майкла и сказать: да ладно, он просто ошибся, экая ерунда; однако в нем было больше того, что затмило все остальное в последние три года.

Как только мы все поняли, что остаемся, кто-то предложил немного поспать, и эти слова были встречены усталым бормотанием, которое выражало согласие. Кроуфорд запер сушильню, не желая трогать тело Майкла, и всех нас предупредил, чтобы мы ни к чему не прикасались. Джульетта раздала нам ключи от опустевших номеров. Я отказался, мне нравилось в моем шале. Если кто-нибудь попытается меня убить, я, по крайней мере, успею заметить его с лестницы чердака. К тому же мне в любом случае нужно было вернуться к себе: я с утра не проверял, на месте ли деньги. Мне хотелось быть поближе к сумке. Теперь я понимал, что Марсело не знает о существовании этой кучи наличных, и радовался, что никто, кроме Софии и Эрин, не подозревает об их существовании, так как они давали мне мотив. Если прибавить к этому факт, что я последним разговаривал с Майклом, компания, и без того смотревшая на меня с подозрением, разорвала бы подлеца на части, знай она, что я прикарманил четверть миллиона долларов брата. Семейные деньги.

Мои родственники потянулись прочь из бара. Я похлопал по локтю Кэтрин, проходившую мимо, и спросил, не даст ли она мне на ночь свой пузырек с обезболивающим.

– Прости, Эрн, эти таблетки очень сильные. Я привыкла к ним. – Она изобразила на лице гримасу извинения и вложила в мою кухонную прихватку одинокую пилюлю.

Мне и в первый раз, когда Кэтрин оделяла меня таблеткой, показалась странной ее прижимистость, но теперь это ощущение усилилось. Несомненно, моя тетка временами страдала от мучительной боли в ноге и избавиться от нее ей помогали медицинские средства. Но после аварии она отдавала предпочтение натуральным препаратам. В ее терминологии – «альтернативной медицине». Врачи называли это «чушь собачья». Но на Кэтрин врачебный скепсис никак не влиял: она преобразилась, стала трезвенницей, и ничто не могло этого изменить. Никакого панадола при головной боли, ни капли вина после тяжелого дня на работе. Даже когда она рожала Эми, то отказалась от обезболивания. Кэтрин воздерживалась от алкоголя и не собиралась изменять этому решению.

По мере взросления я понимал, насколько это важно для нее. В момент аварии, после которой Кэтрин осталась с покалеченной ногой, она была пьяна и потому теперь с презрением относилась к любым средствам расслабления, даже если они пошли бы ей на пользу. Способность владеть собой была для нее важнее боли: она не хотела больше терять разум ни на минуту. Вот почему я порекомендовал Софии расспросить Кэтрин про клуб анонимных алкоголиков, если ей нужно, так как наша тетка тверда и непоколебима в своих убеждениях. Она – я никогда не сказал бы ей этого вслух – вдохновляла.