Я на секунду задумался. В этом был смысл. О поддельных банкнотах я мало что знал, но предполагал наличие каких-нибудь едва заметных признаков вроде серийных номеров или чего-то подобного. Позже я нашел информацию об этом и оказался прав.

– Эта штука не особенно ценная, – сказал я, катая лупу между пальцами. Теперь, когда глаза привыкли к темноте, я рассмотрел ее лучше. – У нас в старшей школе такие же были в лаборатории. Их где угодно можно взять. Но ты права насчет занятий Алана. Эта лупа наверняка его, и Майкл забрал ее у него.

– Так, может, Алан прихватил ее с собой, чтобы проверить деньги, которые принес Майкл, и они оказались фальшивыми? Из-за этого началась драка?

– Я тоже удивлялся, как Майклу удалось раздобыть двести шестьдесят семь тысяч долларов и Люси ничего не заметила, – признался я. – Это большая сумма. Даже Марсело про это не знал. И ты, если уж на то пошло. Я не удивился бы, если бы Майкл попросил тебя найти их только для того, чтобы проверить, на месте ли они.

– Но если он знал, что деньги фальшивые, зачем ему их проверять?

– Я не знаю.

– А если все наоборот? – предположила Эрин. – Деньги принес Алан, а Майклу они не понравились.

Я не стал сразу отвергать эту мысль. Майкл ясно дал понять: он покупал что-то у Алана. Было ли это правдой? Что мог продавать Майкл?

– Если эти деньги – пустышка, пустышка, ради которой не стоит убивать, зачем хранить их?

– Ты же потратил часть, – продолжила она, и это не был вопрос.

– Немного. И никаких проблем не возникло.

– Даже если они фальшивые, это не значит, что они бесполезные. Или, может, они меченые. Ну, знаешь, как полиция метит банкноты?

– Может быть. – Я что-то упускал, но не был уверен, что именно.

Интуиция подсказывала: одна из теорий Эрин, какие-то ее слова подталкивают меня ближе к истине. Но сведений, чтобы разгадать загадку, было недостаточно. Судя по рассказу Майкла, проблема состояла в том, что у него не хватило денег, то есть маловероятно, что они фальшивые.

Идеи у нас иссякли, и мы замолчали. Наше шале скрипело и постанывало, словно уходящая в глубину подводная лодка. Эрин, похоже, уснула. Но вдруг лунный круг ее лица возник надо мной, свесившись с чердака.

– Мне нужно извиниться? – спросила она.

– За что конкретно?

– За все, наверное.

Вероятно, к ее голосу нужно приложить какую-то метафору, как он донесся до меня, пока я лежал на спине и беседовал со звездами, но ничего не приходит в голову.

– Ладно.

– И все?

– Гм… – Я постарался изобразить сонное, невнятное мычание, но уверен, Эрин слышала, как колотится мое сердце. Казалось, от его ударов вибрирует вся моя подушка.

– Не хочешь знать почему?

– Ты спрашиваешь, потому что тебе есть что сказать или тебе просто не спится?

Я не хотел, чтобы мой ответ прозвучал резко, в браке есть такая невидимая граница, на которой грубость сливается с нежностью, но теперь мы с Эрин не были вместе, и даже легкое подшучивание в общении было как забор с колючей проволокой.

– А если и то и другое? – В ее голосе отчетливо слышался призыв.

– Тогда конечно. – Я смягчился. – Но если завтра из-за недосыпа я уступлю на состязании по ходьбе серийному убийце, то вина ляжет на тебя.

Зубы Эрин в темноте сверкнули белизной. Улыбка.

– Ну вот, ты всегда такой.

– Ты не должна извиняться передо мной, Эрин. Зря я так давил на тебя. Думал, ты счастлива и мы вместе приняли решение, что хотим иметь детей, но я не замечал, как сильно давлю на тебя, втягивая во все это. Я долго злился, но какое право я имел влиять на твой выбор? Тебе не стоило лгать, и я предпочел бы, чтобы это был кто-нибудь другой, а не Майкл, – этого мне никогда не забыть, – но я слишком много требовал от тебя. И мне не нужны твои извинения.

Это было правдой только наполовину. На самом деле мне не хотелось лгать самому и выслушивать ее поспешные извинения. Я уже слышал их – на сеансах у психолога, дома, шепотом и в крике, в эсэмэсках и электронных письмах, закапанные слезами и разожженные ненавистью. Я слышал все извинения во всех возможных формах.

И вдруг Эрин удивила меня, сказав:

– Я убила свою мать.

Эти слова прозвучали в маленьком шале как взрыв бомбы. Я не знал, как реагировать на такое признание. Мне было известно, что ее растил отец – это одна из причин, почему мы хорошо понимали друг друга, когда только начали встречаться, – но Эрин говорила, что ее мать умерла от какой-то болезни, когда сама она была маленькой.

– Она умерла при родах. – Голос Эрин был чуть слышнее шепота. – Ты сейчас скажешь, мол, тут нет моей вины, но это не имеет значения. Отец говорил так, и я ему верила. И сейчас верю. Я убила ее, такое случается. Моей вины тут нет, знаю. Вот почему я и стала говорить, что она умерла от рака. В таком случае люди произносят: «О, мне так жаль» – вместо всего остального. Но отец напоминал мне каждый день, пока я росла, до самой своей смерти, что это моя вина. Я никогда не сомневалась, что он променял бы меня на нее.

Отец плохо обращался с Эрин, это я знал, но мне и в голову не приходило, что выпады против нее были настолько целенаправленными, полными неприкрытой ненависти.

– Это ужасно. Говорить такие вещи ребенку. Я не представлял.

– Пожалуйста, не думай, что, сказав это, я хотела огорчить тебя, я просто, ну… После того как мы поговорили, не завести ли нам ребенка… – Эрин всхлипнула и на секунду замолчала, чтобы успокоиться. – Ты был так взволнован, Эрн. Я не могла поверить, каким счастливым тебя сделал один только разговор на эту тему. Ты влюбился в саму мысль, хотя мы еще даже не начали пробовать. И ты был так счастлив, когда я согласилась. Но потом… Я не говорю, что ты виноват, просто пытаюсь объяснить. Я испугалась. Мне нужно было немного больше времени. Я собиралась принимать таблетки еще несколько недель, – продолжила Эрин, – пока не привыкну к мысли о беременности. И – Господи! – я наслаждалась этими первыми неделями. Думаю, это было наше самое счастливое время. У тебя глаза сияли, и я не могла загасить эти огоньки. Но потом несколько недель превратились в несколько месяцев, а они слились в год, и ты вдруг захотел разобраться, в чем дело, и мы стали ездить по клиникам и врачам, у тебя появился этот маленький пластиковый стаканчик, и я поняла, что попала в ловушку и уже никогда не смогу ничего сказать тебе, а потому просто оставила все как есть, зная, что единственный выход – это перестать принимать таблетки и обрадовать тебя чудесной беременностью, пока кто-нибудь не открыл тебе глаза на правду. Но я просто не могла себя заставить сделать это. Все равно что совать пятерки в игровой автомат. Я продолжала отбиваться от клиник. Думала, нужно только избавиться от очередного письма, пропустить еще один телефонный звонок, и тогда я буду готова. Каждый рецепт был последним, а потом я обнаруживала себя у кабинета врача в ожидании нового.