вдруг пошел путем покаяния. И Шоу доверительно сообщил Толстому, что его собственная маленькая пьеса имеет схожую структуру и мораль.

«Разоблачение Бланко Поснета» – детективная драма (или, возможно, мистерия), действие которой происходит во время суда в городке на американском фронтире [Shaw 1963: 245–276][157]. Его герой Бланко – изгой, пьяница, драчун, хулиган – ходульный персонаж с замашками денди, – имеет сходство с Никитой в пьесе Толстого. У Бланко есть старший брат, новообращенный святоша и ханжа, который никогда не упускает шанс прочитать младшему брату нотацию о грехе. Бланко арестован за кражу лошади шерифа. Если удастся найти свидетеля, Комитет бдительности его за это повесит. Агрессивный Страппер Кемп, брат шерифа, уговаривает свою подружку, деревенскую потаскушку Фими, засвидетельствовать, что та на рассвете видела Бланко верхом на лошади. Бланко между тем пребывает в странном и возбужденном состоянии: он настаивает на том, что лошади у него нет. «Господь, – говорит он, – избавил меня от нее». Бланко хочет быть отчаянным головорезом, но Господь, похоже, незаметно подкрался к нему в образе женщины с ребенком. Постепенно раскрывается правда: Бланко действительно украл лошадь, но потом отдал ее незнакомке, у которой умирал ребенок. С лошадью она смогла бы добраться до врача. Бланко видит Божьи слова, начертанные на радуге, отдает лошадь и остается стоять как вкопанный. Он так и стоит в одиночестве посреди поля, когда Страппер хватает его. «Женщину с радуги» обнаруживают недалеко от города, где она бесцельно бродит с лошадью шерифа, и вызывают в качестве свидетеля. «Я была в отчаянии, – говорит женщина суду, рассказывая, каким чудом ей показалось появление человека с лошадью, – я дала ему на руки ребенка, и тот обвил его шею своими ручонками, назвал папочкой и попытался поцеловать, ведь он был не в себе от лихорадки. А он сказал, что это – маленький Иуда и что его за это вздернут на виселице. А потом он отдал мне лошадь и пошел прочь, плача и смеясь…» Она говорит, что ребенок все равно умер, и просит за Бланко: «Оставьте его в покое. Лучше повесьте меня». После рассказа женщины Фими решается признаться в даче ложных показаний и убедить шерифа снять с Поснета все обвинения в краже лошади. Но это выводит Бланко из себя. «Именно этого Он и хотел, – говорит Бланко. – Это Бог и Его проделки, чтобы мне отомстить, потому что я жил своей собственной жизнью и по-своему».

В конце, однако, Бланко вскакивает на стол и произносит проповедь. Проповедь отчасти шутовская и нередко прерывается смехом, но в ней также есть боль и экстаз. «Почему ребенок умер? – вопрошает Бланко суд. – Почему Он заставил меня пожалеть дитя, если Сам обошелся с ним так жестоко? Почему Он так жесток с невинным малышом и так мягок с такой мразью, как я? <…> Я вел дрянную игру, но со мной сыграли отличную шутку». Шумная толпа, названная Шоу просто «ребятами» (boys. – Примеч. пер.), кричит «Ура!» над трупом невинного ребенка и отправляется праздновать в салун. Выпивка за счет Бланко. Конец этой странной маленькой пьесы – скорее в духе Достоевского, чем Толстого: ближе к тому, как после похорон Илюши Алеша Карамазов обещает мальчикам блины, нежели к потрясению и трепету, которые вызывает покаяние Никиты на свадьбе Акулины. Однако Шоу был убежден, что Толстому пьеса понравится.

Письмо Шоу Толстому о «Бланко Поснете» и ответ Толстого, написанный за полгода до смерти, возвращают нас к их непримиримым разногласиям по поводу Шекспира и задач драматургии. Здесь я обращусь только к одной детали в их последнем обмене письмами, относящейся к праведному Акиму и покаянию Никиты у Толстого. В пространном письме Толстому от 14 февраля 1910 года Шоу повторил философскую идею «Человека и сверхчеловека»: «…бога пока еще не существует, но есть созидающая сила, постоянно стремящаяся развить исполнительный орган божественного знания и божественной власти…» [Шоу 1989: 297]. На фоне всей нашей творческой эволюции смерть маленького мальчика в «Бланко Поснете» могла бы показаться злом, которое суждено преодолеть человечеству. Но Шоу более всего интересует Митрич, второстепенный персонаж, занявший центральное место в «моменте обращения» во «Власти тьмы» (акт 5, сцена X). Вокруг этого «заблудущего» бывшего воина выстраивается весь нравственный урок крестьянской драмы Толстого. Что это за урок? Шоу не смущается объяснить это Толстому: «увещевания набожного старика отца, при всей его правоте, никак не могут пронять его сына, они лишь сердят его да отнимают у него последние крохи самоуважения. Но чего не мог сделать набожный и добродетельный отец, делает старый греховодник отставной солдат, как будто его устами глаголет глас Божий» [Шоу 1989:296]. Именно Митрич, грешник с «гласом Божиим», придал Никите сил исповедаться.

«Для меня, – писал Шоу, – сцена, где эти двое пьяниц [Никита и Митрич] валяются на соломе и старый негодяй помогает молодому подняться над собственной трусостью и эгоизмом, обладает такой впечатляющей силой, какой просто не может обладать сцена сугубо романтическая…» Далее Шоу благодарит Толстого за этот момент: «в “Бланко Поснете” я на свой собственный манер использовал этот пласт драматического материала, который Вы первым открыли для современных драматургов» [Шоу 1989: 296]. Аким бессилен. Во «Власти тьмы» только падший Митрич может возродить падшего Никиту, и в пьесе Шоу точно так же только богохульствующий грешник Бланко может возродить лжесвидетельствующую Фими[158]. И так же, как «Бланко не хочет быть похожим на своего [благочестивого] брата», утверждает Шоу, никто из нас не желает «быть подобием своих отцов, поскольку по замыслу мироздания мы должны быть подобием Бога» [Шоу 1989: 297].

Шоу поспешил добавить, что в этих сценах много смирения, терпимости и юмора. Жестокая мелодрама может обрести черты здоровой комедии, когда она уважает способность человека неожиданно измениться; вообще же комедия эффективна для возрождения нравственного чувства. Шоу делает Толстому эксцентричное возражение: «Вы сказали, что та моя книга написана в недостаточно серьезной манере <…>. Почему юмор и смех должны изгоняться? Предположим, что наш мир – это всего только шутка Бога; разве Вы станете меньше стремиться сделать так, чтобы это была не скверная шутка, а хорошая?» [Шоу 1989:298].

Прочитав февральское письмо Шоу, Толстой пометил на конверте: «От Шоу умное глупое» [Толстой 81: 255]. Отвечая 9 мая на письмо Шоу, он поблагодарил за присланного ему «Бланко Поснета», а затем повторил о Боге и зле то, что говорил двумя годами ранее: что такая привычка превращать серьезные дела в шутки производит «очень тяжелое впечатление». Толстой соглашался, что «проповедь добра обыкновенно мало действует на людей», но затем добавил: «Но причина этого