Silbajoris 1991 – Silbajoris R. Tolstoy’s Aesthetics and His Art. Columbus, Ohio: Slavica, 1991.

Silver 1982 – Silver A. Bernard Shaw: The Darker Side. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1982.

Steiner 1996 – Steiner G. A Reading against Shakespeare // Steiner G. No Passion Spent: Essays 1978–1995. New Haven, Conn.: Yale University Press, 1996. P. 108–128.

TSJ 1991 – Tolstoy Studies Journal. 1991. Vol. 4.

Weintraub 2011 – Weintraub S. Shaw and the Strongman: GBS’s Dealings with Dictators on Stage and in Reality // Times Literary Supplement. 2011. 29 July. P. 13–15.

Weir 2010 – Weir J. Violence and the Role of Drama in the Late Tolstoy: The Realm of Darkness // Anniversary Essays on Tolstoy I Ed. by D. T. Orwin. New York: Cambridge University Press, 2010. P. 183–198.

Woodfield 1984 – Woodfield J. English Theatre in Transition, 1881–1914. London: Croom Helm, 1984.

7. Чехов и Анны[162]

– Отчего я не сплю по ночам?

– Не знаю, милая. А когда я не сплю по ночам, то закрываю глаза крепко-крепко, вот этак, и рисую себе Анну Каренину, как она ходит и как говорит…

«Невеста»

На этот раз Лаевскому больше всего не понравилась у Надежды Федоровны ее белая, открытая шея и завитушки волос на затылке, и он вспомнил, что Анне Карениной, когда она разлюбила мужа, не нравились прежде всего его уши, и подумал: «Как это верно! как верно!»

«Дуэль»

В «Анне Карениной» и в «Онегине» не решен ни один вопрос, но они Вас вполне удовлетворяют, потому только, что все вопросы поставлены в них правильно.

Чехов – Алексею Суворину, 27 октября 1888 года

Как Чехов воспринял «Анну Каренину»? Основное внимание исследователей уделяется борьбе Чехова с толстовством. Его раннее увлечение нравственными заповедями Толстого в итоге сменилось «встречными рассказами»: «Скучная история» как более честное размышление о процессе умирания, чем «Смерть Ивана Ильича»; «Мужики» как лишенная покрова сентиментальности картина крестьянской жизни, которую не хотел рисовать стареющий Толстой; «Палата № 6» как подлинный, чудовищный результат непротивления активному злу насилием. Наконец, в ряде писем, написанных после его возвращения с Сахалина в связи со скандалами вокруг «Крейцеровой сонаты», Чехов освободился от толстовского «гипноза». Обычно это доказывается анализом борьбы между зрелым, достигшим максимальной свободы Чеховым на пике его расцвета – и поздним, дидактичным, крайне неподатливым Толстым, великим писателем, который пришел к глубокому разочарованию во многих видах искусства[163].

Такое сопоставление двух «непосредственных современников» (то есть пересекшихся по времени, хотя Чехов был на три десятилетия моложе) производит впечатление, но с неизбежностью является однобоким. Моя задача в этой статье заключается в том, чтобы рассмотреть более раннее схождение в их отношениях. Ибо Чехов также реагировал на более сговорчивого Толстого – до того, как он занял жесткую позицию в спорах об искусстве и половых отношениях. Эта реакция имела форму литературного «ответа» – не на окостеневшую идеологию, но на шедевр, которым младший из писателей глубоко восхищался. Как минимум в полудюжине рассказов, написанных в 1880-1890-х годах, Чехов принимает вызов, брошенный «сюжетом об Анне». Он перегруппировывает пары, по-новому акцентирует темы, изменяет сроки событий. В трех наиболее знаменитых рассказах – «Дама с собачкой», «Анна на шее» и «О любви» – героинь зовут Аннами. Вновь и вновь решающие события происходят в поездах железной дороги или поблизости от них. В одних случаях – это «первые балы», когда кто-то влюбляется или утрачивает любовь, в других – разрабатывается описанный Толстым момент, когда супруг, любовь к которому только что прошла, вдруг предстает в новом, менее привлекательном виде (уши Каренина, которые так раздражают Анну по возвращении в Петербург). Все эти рассказы противоречат комплексу выдвинутых Толстым предположений о греховности сексуальности – в первую очередь моменту физического «грехопадения» Анны с Вронским, представленного Толстым как стыд, нагота, духовная смерть и изгнание из райского сада.

Одно замечание по поводу методологии. Мы знаем, что Чехов оттачивал свое мастерство в 1870-х и 1880-х годах, сочиняя многочисленные пародии – на Гоголя, Лермонтова, Тургенева, а также на множество менее выдающихся писателей [Kramer 1970: 28–48]. Пародии могут быть уважительными, дружескими, снисходительными, обидными, но каким бы ни было намерение, автор может включать в них ссылки на прецедентный серьезный текст разными способами. Простейший (и самый смешной) заключается в том, чтобы заставить оказавшихся в бедственном положении вымышленных персонажей делать аллюзии на предшествующий канонический сюжет в надежде тем самым избежать ответственности за собственные недостойные намерения или поведение, отождествляя себя со знаменитым прототипом. Примером может послужить знаменитая ремарка Лаевского о белой шее и кудряшках его любовницы Надежды Федоровны, напоминающих ему о том, что Анне Карениной не нравились уши ее мужа («Дуэль»); или ремарка Нины Ивановны, адресованная дочери Наде во время приступа бессонницы, когда она успокаивает себя, представляя, как ходит и говорит Анна Каренина («Невеста»). Разумеется, гораздо труднее на протяжении развития всего нового сюжета проводить параллель с предшествующим повествованием, многократно смещая акценты и ставя под сомнение разумность основ или нравственную безупречность ранее созданного мира. По моему мнению, в рассказах об Аннах Чехов ставил перед собой именно эту, более сложную задачу. Однако, подвергая Толстого проверке, эти рассказы служат еще одной цели: они иллюстрируют различные способы, которые позволяют прозаикам добиваться «реалистического эффекта».

Один путь к реализму – путь авторов больших романов XIX столетия – Диккенса, Бальзака, Троллопа, Джордж Элиот, Толстого: собрать в кучу детали, дополнить пейзажем, обрушить на читателя авторские комментарии, точки зрения повествователя, представления персонажей и показать, на что они способны. Однако у обратившегося к малой форме Чехова для этого не было ни времени, ни места. Как же передать в компактном произведении реалистическое ощущение широты и множественности возможностей – ощущение по-настоящему открытого мира? Не гонясь за большими размерами, можно добиться «эффекта открытости», подтачивая и опровергая стереотип. Чехов мог использовать в таких целях «Анну Каренину», поскольку к 1880-м годам знаменитый роман Толстого успел превратиться в «стереотип неверности». Малейший намек на него при помощи легко узнаваемых мотивов (черные кудри, прищуренные глаза, крупные уши, поезда) мог создать условия для остранения или переакцентуации сюжета. В этом случае новый, нарисованный скупыми мазками мир мог предоставить выбор, не навязывая его и не рассматривая все открывающиеся возможности. Подобную альтернативу известной, заданной схеме отношений между персонажами можно было бы рассматривать как реализацию канонизированного толстовского сюжета в новой форме (в бахтинском