– Держи своих ребят, не позволяй отвлечься, – бросил Бенкендорф полковнику Чернозубову-младшему, командовавшему лейб-казаками. – зазеваются, отстанут – пиши пропало.

Отряд с трудом прокладывал дорогу через груды трупов и конской падали. С Тверского вала через пепелище, утыканное печными трубами, были хорошо видны Калужские ворота.

Какой большой город! Теперь, когда огонь очистил его, становилось даже не по себе, как можно заселить и обжить такое огромное пространство?

Из-под застрех полез воровской люд, который Ростопчин перед самым уходом выпустил из тюрем, полагая разбоем усилить хаос в оставленной столице. Ловил ли их Бонапарт – неясно. Но Шурке предстояло. Ибо сами колодники не унимались. Один прямо перед носом у авангарда напал на другого, тащившего скатку парчи и серебряный самовар.

Прежде чем изумленные зрители успели охнуть, нападавший весьма лихо своротил счастливому обладателю награбленного голову на сторону и подхватил добро.

– Ах ти, убил! – удивился один пожилой казак, как если бы ежедневно не видел смертей при самых нелепых обстоятельствах.

– Снимите его, ребята, – хмуро распорядился новый глава Летучего корпуса.

Грохнул выстрел. Похититель самовара выпустил добычу и всплеснул руками.

Бенкендорф обернулся к небольшой толпе, уже скопившейся на одной из сторон воображаемой улицы, словно говоря: тихо тут, если что, любого. Люди в страхе подались назад. Но чуть только отряд проехал, и самовар, и парча были подхвачены, а тела брошены – кому ж они нужны?

– Едем в Кремль, – Александр Христофорович обернулся к Волконскому. Им уже доложили, что неприятель покинул крепость, но повсюду валяются шнуры. Очень не хотелось погибнуть под какой-нибудь башней во время взрыва.

– Возьмите изюмцев и идите через проломы, – распорядился генерал-майор.

Стены обрушились от подрывов в пяти местах. Невесть откуда взявшаяся толпа перла прямо на французские подкопы, в которых лежали еще не разорвавшиеся бочки с порохом. Подались к Спасским воротам. Оказалось, они забаррикадированы изнутри. Никольские были напрочь завалены здоровенными кусками башни и арсенала. В воздухе еще не осела бело-рыжая пыль от кирпича и известки. Кто бы мог подумать, что свой город придется штурмовать, карабкаясь по стенам!

Но что больше всего поразило – куча сограждан, пытавшаяся прорваться в Кремль и чаявшая там поживы. Требование генерал-майора разойтись не возымело действия.

– Тесните их лошадьми, – крикнул Бенкендорф полковнику Чернозубову. – Стреляйте поверх голов.

Но лейб-казаки взялись за нагайки. Потребовались дружные усилия полка, чтобы разогнать ворье. Александр Христофорович расставил караулы у проломов, а сам последовал дальше. К Соборной площади. Там уже топтался Волконский, не решаясь один вступить в храмы. И правильно. Ладаном оттуда не веяло.

Его люди пополам с оставшимися казаками метались по всему Кремлю, ловя теперь уже французских поджигателей. Саперные команды были оставлены маршалом Мертье. Бочки с порохом обнаружились под соборами, Спасской башней, Оружейной палатой и колокольней Ивана Великого, которую один раз уже взрывали. От нее оторвало пристройку со звонницами. Но сам каменный перст только покачнулся.

– Хорошо строили. – Серж был в восторге от действий своих подчиненных по ловле злодеев. Как раз в эту минуту двое драгун, поймав обреченного народному гневу француза, макали его головой в бочку с порохом, как бы «затаптывая» фитиль.

Соборная площадь имела вид брошенного цеха под открытым небом. Повсюду стояли горны, в которых переливали оклады икон и захваченную утварь. Волконский заглянул внутрь одного и обнаружил налет серебра на стенках.

– Паскудство, – сказал он. – Я уже был в Архангельском. Похоже, там держали винный склад. Весь пол в мадере. Минуту стоишь – уже пьяный. Будем водить особо отличившихся. В поощрение.

– Никого мы водить не будем, – озлился Бенкендорф. – Срамотища.

Он взял с собой одного Бюхну. Даже верного Потапыча оставил снаружи. Успенский являл. Под сводами, вместо паникадила, покачивались огромные весы. На царских вратах отмечали прибыток 325 пудов серебра, 18 пудов золота. Красноречиво.

Но еще прежде, чем Шурка увидел все это, ему в нос ударил тяжелый ядреный запах. Не то стойло, не то нужник, не то… трупы тоже были.

– Лицо закрой, – бросил он Сержу и достал платок. – Не хватало еще заразу подцепить. «Интересно, наши могли бы насрать в соборе Парижской Богоматери? И сколько именно?»

Мощи святых были выброшены из гробниц и изрублены. Каменные саркофаги наполнены нечистотами. Образа перепачканы и расколоты, алтарь опрокинут. При каждом шаге подошвы с клейким всхлипом отдирались от плит, на которых засохло вино. Они пили там же, где испражнялись? Среди людских и конских трупов? Или все было по очереди?

За спиной раздался звук, как будто кто-то задушил котенка. Бенкендорф обернулся и обнаружил Сержа, схватившегося рукой за горло. Ему показалось, что друга вот-вот вырвет.

– Только не в соборе. – Шурка повлек ротмистра на улицу. Но того просто трясло, и он глотал сухие рыдания.

Спутники вдвоем навалились на кованые высоченные двери и с трудом закрыли их. Потом Бенкендорф наложил свою печать.

– Никто не должен видеть, – цыкнул он на Бюхну. – Попробуй расскажи! Пока не приберутся, народ не пускать.

Волконский усиленно затряс головой. Самая горячая вера может поколебаться при встрече со святыней, которая себя не защитила.

* * *

Черноволосый мальчик смотрел в пыльное закопченное окно. С улицы Воспитательный дом выглядел еще более запущенным, чем внутри. Его заполняли толпы стонущих, воняющих, полуживых людей – русских, французов, итальянцев, немцев вперемежку – у которых не хватало сил даже ползать по коридорам.

Ничего другого мальчик уже не помнил. Он вообще ничего не помнил из трех лет жизни, кроме хлеба и собственного имени. Как всем подкидышам нынешнего царствования, ему дали фамилию Александров. А поскольку младенца опустили в окошко в день памяти святого Георгия, то и окрестили соответственно. На шее был католический крест, но им пренебрегли, хотя саму вещицу оставили. Тогда еще никто не грабил серебра – и так дешево.

Еще малыш помнил, как молока было – залейся. А потом мимо окон все побежали, стали кричать и куда-то делись коровы – собственность дома для сирот.

Зато внутрь набилось много чужих взрослых людей, которые почему-то лежали прямо на полу, на соломе или на брошенных шинелях и плакали, как маленькие. Не все время, а когда терпеть становилось невмоготу. Многие переставали, только отойдя в лучший мир. Их никто не убирал, как не убирал и не следил уже за сиротами. Старшие мальчики бегали по садам и кое-где набирали яблок. Тем и питались. Взрослые отбирали яблоки, и нужно было проносить очень осторожно.

С детьми оставался генерал Тутолмин, начальник заведения, и несколько воспитателей, которым некуда было бежать. Часть сирот генерал успел отправить в Ярославль, пока мог взять подводы. Но потом денег в кассе не осталось, а ямщики наотрез отказывались везти за так. Начальник посчитал ниже своего достоинства бросить пост и стал со старшими мальчиками и горстью служащих стаскивать в покои дома брошенных раненых.