— Как угодно вашим сиятельствам! — он опять поклонился и растворился среди посетителей выставки.

Держа в руках бокалы с шампанским, мы с Алексией начали обход экспозиции, подолгу задерживаясь у каждой картины. Посмотреть было на что — картины поражали своим разнообразием, от пейзажей до портретов, от простеньких эпизодов бытовой жизни до массивных полотен, запечатлевших отдельные события общественной жизни. Но всех их объединяло, по моим ощущениям, одно — некая внутренняя динамика, жизнь, движение. Казалось, что стоит отвести взгляд от очередной картины, как она изменится, поменяет своих героев и место действия. После того, как девушка категорически не захотела отходить от маленького пейзажа, изображающего опушку леса, я поделился этими своими впечатлениями с Лесей.

— Вы абсолютно правы в своих суждениях, молодой человек. — услышали мы голос из-за спины. — Мне мало запечатлеть определённый момент времени со всеми только ему присущими эмоциями, я хочу, чтобы был некий намёк на дальнейшее развитие.

Мы повернулись и увидели перед собой невысокого лысоватого толстячка лет сорока в костюме.

— Я давно за вами наблюдаю, молодые люди. — он смотрел на нас абсолютно серьёзно, а потом буквально впился взглядом в Лесю. — Девушка, если вы снимите свои очки, я подарю вам эту картину.

Она перевела на меня испуганный взгляд.

— Позвольте, любезный! — усмехнулся я. — Вы ничего не путаете?

— Не сочтите за грубость, ваше сиятельство! — ответил он, продолжая смотреть только на Лесю. — У меня фотографическая память, и я понимаю, что передо мной Алексия, портрет которой я мечтал написать последние три года!

— У меня уже есть портрет! — заявила ему Леся и попыталась спрятаться за моей спиной.

— Охотно верю! — хмыкнул он. — А могу я взглянуть на работу этого ремесленника?

Это он кого ремесленником назвал? Сашку Петрова?..

Сдерживаясь из последних сил, я заставил себя подумать о чем-нибудь хорошем. Первой, видимо прошла ассоциация с Сашкой Петровым, была Смоленская усадьба и как просто там было жить, вторым — наш лес, который я знал до последнего пенька…

Однако, окончательно в себя я пришёл от того, что мою руку пыталась сжать испуганная бледная Леся, а стоящий напротив художник, лицо которого приобрело землянистый оттенок, хватался за сердце. Посетители выставки спешно покидали наш закуток.

— Всё нормально. — кивнул я девушке, и она отпустила мою руку.

— Теперь я точно знаю, как выглядит сиятельный гнев! — пробормотал художник. — Простите меня, ваше сиятельство, если обидел своими словами! — он поклонился.

— Вы не представились. — кинул я ему.

— Святослав Хмельницкий к вашим услугам. — ответил он и снова поклонился.

— Святослав, вы действительно хотите увидеть портрет Алексии в исполнении ремесленника?

— Если вам не трудно, ваше сиятельство!

— Хорошо, я попытаюсь это устроить. Дайте мне пару минут на телефонный звонок.

— Как будет угодно вашему сиятельству! — он продолжал кланяться.

Не обращая больше на него внимания, я отошёл немного в сторону и набрал Сашку.

— Привет! — начал я разговор. — Я сейчас на той выставке, которую ты рекомендовал.

— Нравится? — весело спросил он.

— Очень! — хмыкнул я. — Господин Святослав Хмельницкий желает увидеть твой портрет Алексии.

— Да? — в голосе Сашки появились панические нотки.

— Хочешь, я ему трубку дам? — уже спокойно спросил я.

— Нет. — Петров сделал паузу. — Куда надо портрет привезти?

— Прямо на выставку, Сашка. — ответил я. — Через сколько будешь?

— Максимум час! — всё равно в голосе моего друга чувствовалось сомнение.

— Не подведи меня! — как можно убедительнее сказал я ему и положил трубку.

В этот момент появился Прохор в сопровождении распорядителя, на которого жалко было смотреть.

— Алексей Александрович, ваше сиятельство! — он сделал вид, что запыхался. — Что случилось? Кто посмел? Почему люди выставку покидают?

— Творческие люди неуважение проявили, Прохор… — сказал я через губу. — Пришлось восполнять пробелы в воспитании… — и обратился к дрожащему распорядителю. — Милейший, вы будьте поаккуратней с этой творческой интеллигенцией. Жизнь так коротка…

Теперь за сердце хватался уже распорядитель. Прохор его пихнул локтём в бок, чем привёл в чувство, и сказал:

— Чтоб я тебя и охрану не видел! — того долго уговаривать не пришлось, и он быстренько испарился.

После этого настала моя очередь:

— Ты что творишь, Лёшка, на выставке умудрился влететь! — начал меня воспитывать шёпотом Прохор.

Я не стал ему ничего отвечать, а просто подозвал Лесю:

— Расскажи ему, как всё было.

Они уединились на пару минут, после чего Прохор демонстративно кровожадно оглядел художника и многозначительно хмыкнул, отчего тот поёжился, но присутствие духа всё же сохранил.

В ожидании Сашки мы спустились в пустой зал на первом этаже и по второму разу начали обходить полотна, слушая красочные комментарии Хмельницкого. Он даже, казалось, окончательно отошёл от произошедшего, был крайне экспрессивен и красноречив, определив нас с Лесей и Прохором в заинтересованных слушателей, понимающих в живописи и близких ему в восприятии мира. Художник даже не заметил, как к нам присоединился ещё один поклонник его таланта — Сашка Петров, который с горящими глазами внимал каждому слову Мастера. Остановились мы только на втором этаже, напротив того самого пейзажа, который так понравился Алексии. Будто что-то вспомнив, Хмельницкий вдруг остановился, оглядел нас, задержав взгляд на девушке, порывисто снял картину со стены и протянул Лесе.

— Это вам! От всего сердца! — глаза его горели.

Она посмотрела на меня, как бы спрашивая разрешения, и я кивнул. Леся повернулась к Хмельницкому и взяла картину.

— Спасибо, Святослав! — поблагодарила она и сняла очки.

Художник впился глазами в её лицо, не обращая внимания на окружающее. Леся больше не боялась его фанатизма и даже робко улыбнулась. Мы все не спешили вмешиваться, а Сашка так и вовсе наблюдал за разворачивающимся действом с трепетным уважением к художнику. Всё волшебство момента нарушил Прохор:

— Кто-то, по-моему, хотел портрет посмотреть?

Хмельницкий нехотя оторвался от созерцания Алексии и обратил внимание на нас, грешных:

— На первом этаже, там освещение лучше.

Мы спустились за ним на первый этаж, Сашка достал портрет и установил на специальную подставку. Очень хотелось ахнуть — Алексия на портрете была как живая. Петров действительно сумел передать её характер, эмоции, чувства! Даже я, ничего не понимавший в живописи, видел, что Сашка сумел поймать момент, и выразить его в картине. Судя по всему, всех остальных обуревали такие же чувства, за исключением Хмельницкого — он, прищурив глаза, подходил к портрету то ближе, то опять возвращался на старое место. На Сашку было больно смотреть — он напряжённо наблюдал за художником, нервно сжимая ладони. Наконец, Хмельницкий, не обращая ни на кого внимания, встал напротив портрета и застыл.