В начале декабря Руди, я, Отто Фриш и некоторые другие члены Британской миссии – так теперь называлась та часть, которой предстояло перебраться в Америку, – поднялись на борт круизного лайнера «Анды». На время войны он был переделан в транспортное судно. Георг Плачек отправился в Нью-Йорк чуть раньше. Ему было поручено провести интервью и отобрать лучших молодых физиков для работы в Монреальской лаборатории. Через девять дней наш лайнер вошел в гавань Ньюпорт-Ньюс в Вирджинии.

После больницы я была слишком слаба, чтобы хоть как-то помочь Руди, а ведь нам предстояло продать или раздать всю мебель, собрать одежду и книги, рассчитаться с хозяином квартиры и убрать ее. Всем этим занимался Руди. На борту «Анд» мне было трудно передвигаться, я все время сидела. К счастью, меня занимал разговорами Отто. Под впечатлением от победы Красной Армии в Сталинграде он решил учить русский язык. Начал он еще в Ливерпуле, выучил алфавит и кое-что из грамматики, но с разговорной речью дело шло плохо. В общем, я стала его учительницей. Правда, в Америке нам пришлось расстаться на несколько месяцев: Фриш сразу ехал в Лос-Аламос, а нам предстояло задержаться в Нью-Йорке.

В Ньюпорт-Ньюс, где мы сошли с парохода, нужно было пройти через паспортный контроль и таможню. Образовалась небольшая очередь, Фриш стоял перед нами. Я уже писала о том, что и британский паспорт, и американскую визу Фриш получил в экстренном порядке за день до отъезда. Чиновник иммиграционной службы в Ньюпорт-Ньюс с большим изумлением рассматривал даты на его билете, на паспорте и на американской визе. На его вопросы Фриш отвечал с весьма сильным австрийским акцентом, который никак не изменился за те три года, что он провел в Англии. Это еще больше усилило подозрения инспектора. Он пригласил начальника, тот еще одного, и они втроем какое-то время оживленно совещались. В конце концов Отто все-таки разрешили ступить на американскую землю. Мы проскочили без задержки. Дальше все вместе должны были ехать на север на поезде. Пока мои мужчины разбирались с билетами, я вышла на улицу. Передо мной открылся совершенно иной мир: лотки с фруктами (апельсины, груши, гранаты, еще что-то – и это в декабре!), все залито светом. Я автоматически отметила, что последний раз видела апельсины четыре года назад. До сих пор помню ощущение уюта, покоя и мира, которое снизошло на меня.

В Ричмонде Фриш пересел на поезд в Нью-Мексико, а мы отправились в Вашингтон. В столице Руди должен был встретиться с генералом Лесли Гровсом, руководившим Манхэттенским проектом. Руди хотел получить представление об общем положении дел и чем конкретно ему поручат заниматься. Поезд в Вашингтон был обшарпанным, трясучим и к тому же битком забитым полувоенным людом. Я нашла почти пустой вагон, в котором сидели два пожилых негра, но оказалось, что это был вагон для цветных. В то время на юге США еще царила сегрегация.

На следующее утро Гровс принял Руди и объяснил, что самым неотложным делом было строительство завода по разделению изотопов. Этим занималась корпорация «Келлекс», но у них все время всплывали какие-то проблемы. «Без вас, профессор Пайерлс, боюсь, они еще не скоро раскачаются». Штаб-квартира «Келлекса» находилась на Манхэттене в небоскребе Вулворта. «На первое время мой секретарь забронировал для вас, господин Пайерлс, и вашей супруги комнаты в отеле “Тафт” возле Таймс-сквер. Ну а там осмотритесь и подыщете что-либо более подходящее».

Отель оказался просто ужасным. Шумный холл, толпы куда-то проталкивающихся людей, узкие коридоры, в которых сновали подозрительные личности. Позднее друзья сказали нам, что мы, наверное, были первой супружеской парой, остановившейся в этом отеле. Вообще, в отличие от Руди, мне Нью-Йорк не понравился. Многие кварталы, включая Таймс-сквер, ввергали меня в подавленное состояние. Днем побродила по городу. К вечеру поняла, чего бы мне хотелось. За ужином, когда мы обменивались впечатлениями, я сказала: «Руди, поскольку нам придется жить тут несколько месяцев, давай поселимся так, чтобы глаз радовался. Мне кажется, таких мест в Нью-Йорке не так уж и много: Пятая авеню, включая Вашингтон-сквер, юг Сентрал-парка и Риверсайд-драйв». На следующий день мы переехали в уютную маленькую гостиницу возле Вашингтон-сквер. Я занялась поиском квартиры.

Посетив корпорацию «Келлекс», Руди остался от нее не в восторге. «Понимаешь, Женя, большинство их проблем инженерного характера. Все, что требовалось от физиков, уже сделано – Саймоном, мною и нашими американскими коллегами. У них есть подробный отчет с инструкциями, даже два. Я, конечно, попробую им помочь, чем смогу, но не думаю, что мне удастся влезть в те технические детали, которые пока им не даются». Руди выделили большой кабинет на 25-м этаже небоскреба на Уолл-стрит, который был закреплен за Британской миссией. «О, – сказал Руди, – я теперь как финансист с Уолл-стрит!»

И наконец, самое главное событие – я съездила в Торонто и привезла детей. Я начала нервничать задолго до этой поездки, не могла спать ночами. Как они меня встретят? Поймут ли нас? Не будет ли горечи за три с лишним года жизни в чужой стране, далеко от родителей? Насколько они изменились? Ведь у Габи уже начался переходный возраст, и без того сложный.

Действительно, первое, что мне бросилось в глаза, – как они выросли! И, как бы это сказать, немного «одичали». На ум не приходит лучшего слова. Мы много говорили, особенно с Габи, о всех событиях в нашей семье, о том, что происходит в мире. Я рассказала им, почему мы с папой оказались в Америке именно сейчас, а не раньше. Они поведали мне о своих друзьях в Торонто, о маленьких секретах. Я смотрела на их повзрослевшие, но все еще столь детские лица, впитывала в себя их голоса, стараясь скрыть слезы. Постепенно отчуждение, наметившееся между нами за эти годы, сошло на нет и все встало на свои места.

Вскоре после Рождества я нашла подходящую квартиру на Риверсайд-драйв. Встал вопрос о школе для детей. Оказалось, что городские школы на Манхэттене ужасны. Огромные классы, с которыми никак не могли справиться беспомощные старые учительницы. Понятие о дисциплине отсутствовало. Ходили слухи о поножовщине. Все наши знакомые либо посылали детей в частные школы, либо переезжали в пригороды, где школы были хорошими.

Как раз недалеко от нас находилась небольшая частная школа, которая нам понравилась. Обучение стоило дорого, но, оценив наши ресурсы, мы решили, что сможем уложиться в бюджет, если будем экономны. Руди получал чуть меньше тысячи фунтов в год из университета Бирмингема. Налоги были скромными, так что худо-бедно концы с концами сводили. Но вдруг ему повысили зарплату, кажется, на пятьдесят фунтов, и налог более чем удвоился, потому что Руди пересек черту в тысячу фунтов. В итоге наш доход не повысился, а, наоборот, сильно сократился. Руди написал в Лондон, умоляя их вернуть зарплату к старому уровню.

Тем временем он продолжал вникать в проблемы с заводом, который был поручен корпорации «Келлекс». Оказалось, что она проигнорировала все остроумные идеи, придуманные Саймоном и Руди для повышения эффективности процесса разделения. Менять проект поздно, поскольку основные заказы на оборудование уже размещены. Руди сосредоточился на стабильности процесса разделения – теорию стабильности он разработал еще в Бирмингеме.