Одна улица выделялась старинным очарованием. Местные жители называли ее Банным рядом. Она состояла из солидных бревенчатых домов, добротно построенных лет двадцать назад. За полтора года до нашего приезда именно здесь располагалась школа для мальчиков – учебный корпус, спальный и вспомогательные постройки. В каждом из этих домов были настоящие ванные комнаты – отсюда и пошло название улицы. Здесь жили Оппенгеймер и все начальство. Сюда же селили высоких гостей, когда они заглядывали в Лос-Аламос.

Остальные семейные научные работники располагались в квартирах в двухэтажных деревянных домах, сколоченных наскоро. Дом, куда нас привез Вайскопф, находился на другом конце города. «Этот район не особо престижный, – сказал Вики, – но ничего, когда вы там поселитесь, он быстро станет респектабельным». В каком-то смысле это ободряющее замечание оказалось провидческим. Вскоре приехали Ферми и поселились в квартире прямо над нами. Семья Бете жила в одном из домов неподалеку.

Подробности первого дня врезались мне в память. И вот почему. Не успели мы распаковать чемоданы, как принесли записку от Оппенгеймера. Он приглашал нас на ужин.

– О! – сказал Руди. – Оппи знает, что мы приезжаем сегодня. Пойдем?

– Конечно пойдем! Я быстро приму душ, а ты пока уложи детей. Они устали и быстро заснут.

– Не уверен, но попробую.

В доме Оппенгеймера нас встретила его жена Китти, с которой мы еще не были знакомы. «Роберт где-то там, в другом углу залы, разносит мартини». В том углу действительно столпилось несколько пар и слышался гул голосов. Из всех гостей мы знали только Эмилио Сегре, с которым познакомились еще в Риме. Крепко обнялись, будто бы и не прошло стольких лет, и каких!

– Как я рада снова увидеть тебя, Эмилио!

– Тсс… Женя, запомни, здесь я зовусь Юджин Самсон.

Заметив Руди, Роберт подошел к нам и после обычных приветствий сказал: «Очень надеюсь, что вам здесь понравится и вы будете моими гостями еще много раз. Любая вечеринка у меня дома начинается с мартини. Я делаю его по своему рецепту». Он протянул по бокалу Руди и мне. Мартини оказался крепким. Самое главное, мы еще не знали, что алкоголь на такой высоте действует на организм совсем не так, как на равнине. К началу ужина у меня уже поплыло в глазах, и один бог знает, что я там наговорила. После ужина Руди помог мне встать из-за стола – сама я не смогла бы этого сделать. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой пьяной. Мы с трудом дошли до нашего дома. Несколько дней спустя Руди признался: «Ты знаешь, в тот вечер я вовсе не был уверен, что смогу привести тебя домой». До второго бокала мартини я успела только запомнить, как Оппи подвел нас к симпатичному молодому человеку и сказал:

– Познакомьтесь, это Роберт Сербер. Он написал учебник для начинающих «Как построить атомную бомбу», который раздают всем вновь прибывшим физикам. Извините, Руди, вы его тоже получите в пакете вместе с другими документами, вам он, разумеется, не нужен, но таков порядок. До войны я несколько раз пытался устроить его к нам в Беркли, но наш декан Раймонд Бердж каждый раз возражал: «Достаточно и одного еврея на факультете». С началом войны это возражение отпало.

Оппенгеймер был поразительным человеком. Любая беда – будь то болезнь его аспиранта или геноцид армян – не оставляли его равнодушным. Если он мог помочь, то делал это без колебаний. Когда в 1937 году умер его отец, оставив Роберту значительное наследство, он пожертвовал его Университету Калифорнии на поддержку аспирантов. Еще раньше он жертвовал немалые суммы в фонд помощи немецким ученым-беженцам и позднее испанским республиканцам, пострадавшим в гражданской войне. Его весьма левые политические убеждения ни для кого не были секретом. И тем не менее Оппенгеймера назначили научным директором Манхэттенского проекта. В июле 1943 года генерал Гровс в секретном письме высшему руководству Манхэттенского проекта написал: «Желательно, чтобы необходимый доступ Роберту Оппенгеймеру был незамедлительно оформлен, независимо от имеющейся у вас информации относительно г-на Оппенгеймера. Он абсолютно необходим для проекта».

Соображал Оппенгеймер мгновенно. Руди говорил, что обычно при разговоре с Оппи к моменту, когда вопрос сформулирован наполовину, Оппи уже все понимал и его ответ был готов. «Он видит главное в любой проблеме, научной или житейской, и, как правило, находит решение, зачастую единственно возможное. Когда он подводит итоги недели – блестяще, – в зале собираются все».

Я сама много раз была свидетельницей того, как быстро Оппенгеймер находил подход к совершенно разным людям, неизменно вызывая у них доверие и симпатию. А вот его жена Китти мне не понравилась. Что бы она ни говорила, всегда проскальзывали нотки высокомерия. По-моему, она и не пыталась их скрыть. Впрочем, мужчины относились к ней по-иному, нежели женщины.

Относительно еды и одежды Роберт Оппенгеймер придерживался строгого ритуала: если кофе, то черный, как ночное небо Нью-Мексико. Молоко и сахар к кофе в его доме не подавали. Если бифштекс, то кровавый. Он носил дорогие костюмы и стильные шляпы.

На следующий день, в воскресенье, мы с Руди решили немного прогуляться по окрестностям. Тропинка причудливо извивалась; иногда ее пересекали другие тропы. Повернув назад и пройдя минут десять, мы вдруг наткнулись на глубокий каньон, преградивший нам путь. По-видимому, где-то свернули не туда. «Ничего, – сказал Руди, – вернемся на основную тропу, и все будет в порядке». Так мы и сделали, но вскоре снова уткнулись в каньон. При этом мы не теряли из виду водонапорную башню в Лос-Аламосе. После следующей безуспешной попытки я поняла, что безмерно устала, и присела на валявшееся бревно. «Вот и хорошо, хоть спокойно посмотрю на закат солнца».

На высоте Лос-Аламоса мы акклиматизировались далеко не сразу.

Душой и центром Лос-Аламоса – центром в прямом смысле этого слова – была Лаборатория. Она была создана в рекордные сроки буквально на пустом месте для разработки атомного оружия. В этой Лаборатории работали лучшие физики-экспериментаторы, измерявшие свойства ядер; лучшие физики-теоретики, занимавшиеся цепной реакцией деления; лучшие химики и металлурги, занятые производством необходимых материалов, и т. д. Многие из них оставили нам свои мемуары. Но я могу написать о том, о чем они умолчали.

Начну с нашего жилища – двухэтажного восьмиквартирного дома для семейных сотрудников. Наш дом, так же как и все другие (кроме некоторых в Банном ряду), отапливался теплым воздухом, который поступал от горелки, установленной в подсобном помещении. Топливом служил уголь. В нашей квартире был установлен термостат, который одновременно регулировал температуру и у нас, и в квартире семейства Ферми над нами, на втором этаже. Когда мы открывали окна, чтобы проветрить квартиру, термостат врубался на полную мощность, а Ферми над нами при этом чувствовали себя, как в бане. И наоборот. Разумеется, я договаривалась с Лаурой Ферми – моей подружкой с римских времен – заранее. Но в других квартирах люди часто забывали это делать, отчего возникали трения.