Но я получаю возможность сыграть ревнивца. На самом деле я не ревновал ни капельки… к Нико Ксения этого бездельника не подпускала, одной семьей с ним не жила, и этого достаточно. Но сыграть нужно…

Теперь уже Кордаве пришлось успокаивать меня.

– Тише… Тише, уберите руку, сударь.

Я отпустил пиджак Кордавы.

– Что вам сказал этот мерзавец?

– То есть он пришел не от вас?! – мгновенно перестроился Кордава.

Два – один. Играй дальше.

– От меня? Сударь, да вы бредите. С этим записным мерзавцем мне противно находиться в одном городе, не то что в одном помещении. Вам известно, что он кокаинист?

Не так уж… Но кокаинистов немало, должно прокатить.

– Кокаинист? – настороженно спросил Кордава.

– Вот именно. Кокаинист. И слишком много стал болтать. Ксения Александровна давно просила присмотреть за этим.

Последнюю фразу можно было трактовать как угодно. В разговоре двух офицеров спецслужб она звучала зловеще.

– А я-то тут при чем?

– Мне, возможно, потребуется помощь, – вывернулся я.

– Помощь. Нет, покорнейше прошу, увольте. Мне хватило. Я все сделал как надо, почему вы не можете оставить меня в покое? Что вы задумали?

– Вы полагаете, что из этой ситуации есть другой выход для вас? – в лоб спросил я, нагнетая ситуацию.

Эта фраза подействовала: Кордава, чуть только встрепенувшийся, снова чего-то испугался. Испугался сильно.

– Итак?

Нестор Пантелеймонович махнул рукой.

– Говорите. Черт бы вас побрал…

– Чертей здесь видел лишь Булгаков[58]. Давайте-ка пройдемся по тому, что наговорил вам этот ублюдок Толстой. Возможно, мне удастся не вмешивать в это дело вас.

Мы поднялись. Медленно пошли по тротуару, выводившему в город. Зимние сады… брусчатка, дорогие авто, много электромобилей. Это самые богатые районы Москвы.

– Итак. Что вам сказал Толстой?

– Что надо уничтожить все документы.

– Про деньги? – Я решил с ходу идти ва-банк.

Кордава недоуменно посмотрел на меня.

– Они самые. Кстати, для чего вы воспользовались услугами хакеров? Могли бы прийти ко мне, я и так бы сделал все что надо. Но если желаете…

– Желаю, сударь, желаю.

Думай, думай! Момент истины рядом, надо только его не спугнуть. Одно лишнее слово, одно неосторожное замечание – и все кончено.

Думай!

Всем известно, что вы состоите в партии Ксении Александровны.

В принципе, как нельзя логично. А в какой еще партии я могу состоять, как не в партии Ксении Александровны Романовой, моей бывшей (подчеркну) морганатической супруги и матери моего ребенка? Конечно, она та еще… но ее я знаю с пяти лет. Правда, с пяти. А когда ей было семь, я вдруг осознал свою к ней симпатию. У меня ведь не было отца. А у Его Величества Александра Пятого и его супруги не могло быть больше детей: у Александра Четвертого было аж семеро, а у Александра Пятого только двое – проклятый балет[59]. И теперь-то я понимаю, что я, Володька Голицын, наверное, был для императора таким же своим ребенком, как Ксения и Николай. Летом мы обедали за общим столом в Ливадии, и никто не делил нас на своих и чужих. И синематограф смотрели, и наказывали нас за проделки. Я это помню. И то, что между нами было, тоже помню. Предать не могу. В какой еще партии я могу состоять?

Партия? Да, партия. Она существует. Партия Ее Высочества Ксении Александровны Романовой, которая считает, что она должна стать не Регентом Престола, а полноправной императрицей, наподобие Екатерины Второй. Партия Павла, которому еще слишком мало лет и который слишком рыцарь, чтобы быть настоящим императором. Но это не мое дело, и я считаю, что нельзя менять порядок ради каких-то сиюминутных выгод. Потеряем намного больше. К тому же я знаю: Ксения ненавидит трон, она устала от него, как от тяжелой и не слишком любимой работы. И я ее понимаю – совсем не женское это дело.

Граф Толстой приходил. Как будто это для вас новость…

Толстой та еще мразь. Точнее, даже не мразь, он просто слизняк. Может, в нем и есть что-то хорошее. Может, он искренне любит Ксению – ее есть за что любить, даже если учесть, что граф Толстой на десять лет моложе. Может, если Ксения приказывала ему что-то сделать, он без разговоров шел и делал это. Но при этом он был, есть и будет слизняком. И как слизняк никогда не сможет выполнять мужскую работу.

Но послать его проверить что-то или передать Ксения вполне может. Равно как и он может действовать, прикрываясь ее именем, – подлости хватит. Надо помнить: самые плохие вещи делают самые мелкие и подлые люди. Победить честно они не способны – потому побеждают грязно…

Они самые. Кстати, для чего вы воспользовались услугами хакеров? Могли бы прийти ко мне, я и так бы сделал все, что надо.

Речь про деньги. Господи, ведь Кордава думает, что я имею право на эти деньги. Он не обвиняет меня в краже, даже не пытается – и хорошо, что я не сболтнул лишнего. Оказывается, он знает о переводе денег и, более того, предполагает, что я был в своем праве, переводя их. Господи, он ведь считает меня членом кабульской банды. А для чего я, как член кабульской банды, мог его навестить? Толстой уже передал ему все необходимые инструкции. Для чего теперь к нему могу прийти я?

Он же думает, что я пришел его убить…

– …я полагаю, вы должны знать еще кое-что. Я не хочу предпринимать никаких резких действий и не уполномочен на это. Я просто хочу разобраться в ситуации и сделать это чисто. Понимаете, о чем я?

Кордава усмехнулся все понимающей усмешкой опытного человека.

– Добрый полицейский – злой полицейский? Полноте, сударь, я все-таки государев человек.

Ключ, получается, Толстой. Надо давить на него. Единственная произнесенная фамилия, единственная, которую я знаю. Ей и надо играть.

– Начнем сначала. Когда к вам приходил Толстой?

– Позавчера. Как будто сами не знаете.

– Давайте поворотим обратно, давно уже ушли от машины. Нестор Пантелеймонович… – сказал я, выделяя каждое слово, – я пытаюсь донести до вас уже десять минут, что граф Толстой приходил не от меня, не от Ее Высочества и если и приходил, то только от себя. Второе, что я хочу до вас донести…