К началу 1793 года положение Франции становится катастрофическим, и Конвент решает создать Комитет общественного спасения. В течение примерно полутора лет этот Комитет будет, при бесправном министерстве, фактическим правительством Франции. Номинально все его члены были равноправны, фактически же в первом Комитете ведущую роль играл Дантон, а после его обновления, начиная с осени 1793 года, – Робеспьер. Но Барер (он, кстати, при выборах Комитета получил самое большое число голосов «за») входил в Комитет неизменно.

Как сказано, он был весьма трудолюбив: чуть не половина документов Комитета общественного спасения подписана им[42]. Притом, будучи одним из лучших ораторов Конвента, он обычно был докладчиком от имени этого Комитета. За красноречие и преступления он вошел в историю с прозвищем Анакреон гильотины. Мы бы сказали немного проще: «певец гильотины», но эпоха обожала античные реминисценции и параллели.

Об этом стоит сказать чуть подробнее.

Европа – средневековая и постсредневековая – выросла из античной культуры, преклонялась перед ней; латынь была единым европейским языком в том же смысле, в каком сегодня мировым языком является английский. Можно было не знать и не читать Данте или Шекспира, но не знать Вергилия означало быть необразованным человеком.

Тем более эта культура была необходима революционерам. Ведь современная им Европа была Европой герцогств, королевств, империй; республик было мало, и они были в загоне. Как же было революционерам не искать свой идеал в древних Афинах, Спарте или Риме (конечно, республиканском Риме)?

Барер занимался в Комитете, как и другие его члены, всем понемножку, но основной его, так сказать, специализацией были две темы: внешняя политика и народное образование. 1793 год – это время крутого поворота во внешней политике. Но…

Мы временно оставим эту тему (вернемся к ней, когда речь пойдет о Талейране), ибо сейчас нам не до того: уж слишком стремительно развиваются события. В январе 1793 года казнен король; летом того же года жирондисты изгнаны из Конвента и поднимают провинции на мятеж. К осени они терпят поражение и гибнут, а в начале весны 1794 года на гильотину отправляются вначале эбертисты, затем дантонисты. Но непотоплямый Барер успешно маневрирует, по мере возможности ни с кем не ссорится (по крайней мере из тех, кто остался в живых) и, продолжая активно работать в Комитете, остается ведущей фигурой весь 1793 год и первую половину 1794-го. Однако весной 1794 года раскол происходит уже в самом Комитете: «террористы» Бийо-Варенн и Колло д'Эрбуа против Робеспьера. Последний, будучи самым популярным и самым влиятельным человеком во Франции, оказывается, по сути, изолирован в Комитете. Летом со страшным скандалом происходит окончательный разрыв, Робеспьер хлопает дверью и полтора месяца не появляется на заседаниях Комитета, но зато постоянно выступает в могущественном, как никогда, клубе якобинцев, требуя новых жертв.

Напряжение нарастает.

В итоге осторожный Барер, как обычно, примыкает к большинству, а большинство в Комитете у «террористов». Впрочем, он не разрывает отношений с Робеспьером и Сен-Жюстом, занимает скорее примирительную позицию[43]; но какое уж тут примирение. Девятого термидора так или иначе конфликт должен был разрешиться.

Не будем здесь повторяться, напомним лишь, что 9 термидора (27 июля 1794 года) Робеспьер и четверо его сторонников были арестованы прямо на заседании Конвента, друзья их освободили, и до самой ночи оставалось неясным, чья возьмет. Только в 2 часа ночи верные Конвенту войска штурмом взяли здание Парижской коммуны, 10 термидора Робеспьер и его друзья были отправлены на гильотину.

Враги Робеспьера рассчитывали на то, что этим дело и кончится: надо просто доизбрать новых членов Комитета взамен казненных, и править дальше, как правили. Но номер не прошел. После казни Дантона и его друзей весь Конвент дрожал перед Комитетом; и Конвенту смертельно (причем в буквальном смысле!) надоело всевластие Комитета. Барер, человек неглупый, все это понимал и на следующий день после казни Робеспьера и его друзей объявил: «только Конвент и должен управлять, составлять законы, объявлять войну, отправлять правосудие, налагать наказания. Конвент – все».

Он-то, конечно, надеялся, что уступки будут только на словах, но вышло иначе. Уже через 5 дней после переворота 9 термидора Конвент отменил страшный закон от 22 прериаля, который отменял последние гарантии для подсудимых (если за первые 15 месяцев работы Революционного трибунала было вынесено около 1300 смертных приговоров, то всего за 45 дней между 22 прериаля и 9 термидора – 1200 с лишним). Отмена прошла без дебатов, под бурные аплодисменты: закон угрожал каждому члену Конвента. Тогда же был издан декрет об аресте прокурора суда, зловещего Фукье-Тенвиля.

Барер делает последнюю попытку. «Мы, – заявляет он, – были спасены революционным правительством; мятежники, интриганы боятся только революционного правительства. Поэтому все следует приписать этой единственной основе, ускоряющей движение армий, охраняющей победу. Итак, признаем все, скажем все, что мы хотим иметь революционное правительство». Все члены Конвента встали и, размахивая шляпами, кричали: «Да, мы хотим его». Но тут же приняли проекты новых законов, раздроблявших власть и лишавших Комитет его чрезвычайных полномочий.

Исход борьбы, начавшейся между сторонниками и противниками Террора, несколько месяцев был неясен. Полтора года назад, в марте 1793 года, именно по предложению Барера Конвент принял декрет, грозивший смертной казнью всякому, кто поднимет аграрный вопрос; он же 1 августа 1793 года сделал доклад, по которому была предана суду, а затем казнена королева Мария Антуанетта – и таких фактов можно было бы привести немало. Разумеется, все эти меры тогда поддерживал весь Конвент, или его большинство[44]; но факт тот, что Барер, Анакреон гильотины, оказался слишком тесно связан с Террором.