И с опозданием неожиданно ответил на вопрос:

– Много, много немца. Не переживай. На всех хватит.

– А чего мне переживать? Больше немца – больше жратвы.

«Ну, это уже что-то, – с удовлетворением подумал Захарченко. – А завалить тебя все равно б не помешало».

И он снова весело подмигнул Бобру.

В этот момент на пригорке неожиданно возникла третья фигура, и курильщики мгновенно перевели на нее взгляд.

«Это еще что за фраер?» – насторожился Бобер.

«Кого это черт несет?» – с досадой подумал Захарченко, который только начал прикидывать, как превратить собеседника в «языка».

«Вляпался», – мысленно застонал Кузьмин, увидев беседующих.

Деваться было некуда. Тем более что на плече у немца висел автомат. А из него да по открытому месту зайца закосить можно, не то что человека. Кузьмин неторопливо подошел к странно одетым мужикам и поздоровался.

– Чего рыскаешь? – спросил Бобер. – Потерял что?

«Ага, – догадался Кузьмин, – по-русски, значит, балакаем. Да в немецкой форме. Ну-ну. Дружки-предатели. И рожи-то у обоих, как на подбор, сытые, фашистские. А тот, что поменьше, еще и в одежку не свою одет – небось с убитого снял».

Но вслух, естественно, произнес совсем другое.

– Да чего мне искать. Пожгли нас. Вот и хожу туда-сюда… У вас, наверное, немца много. Так, поди, и работа какая найдется.

– Немца завались, – ответил Захарченко со знанием дела, взглядом прощупывая новоприбывшего.

– А че за деревня? – встрял Бобер.

– Село Горькое. Слыхали, может?

– А то, – на всякий случай поддакнул Захарченко, поддерживая в глазах Бобра легенду, что он «тутошний».

«Ебена мать! – мысленно выругался Кузьмин. – Неужто про Горькое слыхали? А я там никого и не знаю».

– А сами откудова? – ловко сменил он тему. – Невидовские?

– Я – да, – соврал, не моргнув, Бобер.

– А я из Тормашей, – выпалил с ходу первое, что пришло на ум, Захарченко и на всякий случай добавил, скосив одним глазом на Бобра: – Слыхал, может?

– А то, – кивнул Кузьмин, мысленно подивившись, – он-то с партизанским отрядом всю область излазил, но только ни о каких Тормашах ни разу не слыхал. – Тормаши – хорошая деревня.

«Вот же ж сволота, – изумился Захарченко. – Тормаши-то рядом с моей деревней в Сибири! Врешь, значит. Так ты, поди, и насчет Горького соврал. Сейчас проверим».

– А как там в Горьком Прохор поживает? – спросил Захарченко и пытливо посмотрел на Кузьмина.

– Прохор? – переспросил тот, выигрывая пару секунд для размышлений.

«Спелись гады, – пронеслось в его голове. – Вот и проверяют меня. А потом раз и к стенке, как цуцика».

Он сдвинул кепку на затылок, почесал лоб и подтянул кепку за козырек обратно.

– Прохор хорошо поживает.

– Это хорошо, что хорошо, – сказал Захарченко, продолжая рассматривать Кузьмина.

«Если он все врет, так, может, тоже из потерявшегося отряда или партизан какой. Только вот как проверить? Не, надо все-таки первым жирного валить. А то так уже не выпутаться».

«Оба – странные, – заключил Бобер. – Обоих к Шнырю и приведу. Пусть сам разбирается». Он выбросил окурок и, прищурившись, плавно опустил руку на автомат.

«Кажись, меня раскололи», – пронеслось в голове у Кузьмина, и он нервно поскреб бок, где у него был спрятан пистолет. Но для Захарченко, который на протяжении всего разговора нервно поглядывал на палку Кузьмина, это движение послужило сигналом к действию.

Дальше все произошло в мгновение ока. Захарченко ногой выбил палку из рук опешившего Кузьмина, а затем выхватил из-за голенища сапога нож. Кузьмин, потерявший равновесие из-за выбитой палки, на которую опирался, повалился на Захарченко. В падении он умудрился схватиться одной рукой за дуло автомата Бобра и потянуть его за собой. Маститый уголовник Бобер, обычно готовый к любым оборотам, на сей раз растерялся, поскольку не ожидал, что один «странный» нападет на другого «странного». Тем более что ремень автомата рванул его голову так резко, что в могучих шейных позвонках что-то хрустнуло. От неожиданности бедолага поехал по склизкой от вечерней росы траве, а после полетел на землю. Захарченко тем временем все-таки успел вытащить нож, но пырнуть им Кузьмина не успел, поскольку на него буквально тут же рухнул поскользнувшийся Бобер. От вошедшего в тело лезвия Бобер охнул и саданул локтем устоявшего на ногах Кузьмина. Тот отлетел в сторону, но тут же вскочил на ноги и принялся судорожно вытаскивать пистолет, хлюпая расквашенным носом. Захарченко, заметив это суетливое движение, бросил застрявший в теле Бобра нож и рванул к себе немецкий автомат, не снимая с шеи уголовника. От впившегося ремня там снова что-то хрустнуло.

– Уу, сука! – захрипел Захарченко и дал очередь в сторону Кузьмина. Но придавленный могучим телом Бобра, он не мог вести прицельный огонь, потому все пули ушли в небо.

Замешкавшийся Кузьмин испуганно отпрыгнул еще на несколько шагов назад и стал беспорядочно палить по барахтающимся в траве. Две пули угодили в могучее тело Бобра, третья занозой впилась в плечо Захарченко. Тот невольно дернулся и опустил автомат.

Не дожидаясь развязки, Кузьмин развернулся и дал деру, прыгая из стороны в сторону, как загнанный заяц. Захарченко собрал остатки сил, развернулся под бездвижным телом уголовника и пустил вслед убегавшему автоматную очередь. Одна из пуль пробила Кузьмину ногу, и он, нелепо подпрыгнув, кубарем покатился с пригорка.

– Гнида фашистская, – простонал Захарченко непонятно в чей именно адрес. Затем спихнул с себя тушу мертвого Бобра, сдернул проклятый автомат и поднялся на ноги, осторожно щупая пробитое плечо. Рубашка насквозь пропиталась липкой кровью, но пуля, слава богу, прошла навылет. Захарченко зажмурился и выждал несколько секунд, чтобы свыкнуться с болью, а затем, держась за раненое плечо и выставив вперед здоровое, побежал за Кузьминым. Но тот, несмотря на ранение в ногу, прыгал, судя по всему, довольно резво, и к тому моменту, когда Захарченко выбежал на гребень пригорка, был уже далеко. Захарченко хотел пустить еще одну очередь вдогонку, но пробитое плечо заныло и он безвольно опустил автомат. Кинул последний взгляд на мертвого Бобра и стал, морщась от боли, спускаться в сторону Кузявиных болот. Надо было торопиться – выстрелы наверняка услышали в деревне.

Бобер, однако, был еще жив, хотя и выглядел мертвее мертвого. Сил ползти или кричать у него не было, и теперь он только сопел, зарывшись носом в холодную влажную траву.

«Глупо вышло, – думал он, чувствуя, как в ноздре щекочется какое-то заползшее внутрь насекомое. – Загибаюсь от пули фраерской, шальной… Еще и с пером в животе…»

В эту секунду он услышал над головой какое-то шебуршание.

«Добить пришли, суки», – мелькнула мысль, и Бобер ей даже обрадовался. Все лучше, чем мучиться.