– Нуууу… Вот мы сейчас прощаемся, а вдруг оно навсегда…

– И что?

– Оно б мне помогло… так скать, в бою… с врагом…

– Да что «оно»-то? – не выдержала Ольга.

Тут Кузьмин прокашлялся, облизнул губы и потянулся лицом к Ольге. Но поскольку опыта в целовании у него не было, то и выглядел он со стороны дурак дураком. До поцелуя, впрочем, дело не дошло, поскольку рядом вырос недремлющий агроном.

– Ну-ну, без рук тут, – сказал он, оттирая Кузьмина плечом. – Тебе приказ был в разведку идти, а не руки распускать.

Кузьмин хотел что-то возразить, но потом надвинул на глаза кепку и, резко развернувшись, двинулся по тропинке в чащу.

– Ты, Оль, не бойся, – сказал Гуляшов, дождавшись, пока Кузьмин исчезнет за деревьями. – Я всегда рядом. Если надо, заступлюсь.

Тут он сам приблизился к Ольге и раскинул руки, видимо, для дружеского объятия, которое планировал перевести в любовное, но Ольга насупилась и решительно отвела в сторону надвигающиеся пятерни агронома.

– Да вы мне оба вот где уже, – сказала она, проводя ребром ладони поперек горла. – Ей-богу, сбегу из этого треклятого отряда хоть к немцам.

Она тихо чертыхнулась и пошла прочь. Агроном растерянно посмотрел ей вслед. Мысль о том, что Ольга любит кого-то третьего, казалась ему невероятной, словно и выбирать ей было больше не из кого.

«Ну, нет, – мысленно хмыкнул Гуляшов. – Меня не проведешь. Оба мы ей надоели, видите ли. Ха! Нашли дурачка на четыре кулачка. Все – конспирация. Лишь бы меня отвадить. Ладно… Поглядим, кто кого».

Он сплюнул и полез за табаком.

Тем временем со стороны Кривой сосны к Невидову подошла утомленная пятидневным маршем рота майора Криницына. Если бы не Захарченко, помнивший дорогу по одному ему ведомым приметам, да криницынские скрупулезные пометки на карте, могли бы и дольше проплутать. Стараясь подобраться поближе к деревне, чтобы устроить привал, рота выбрела на опушку, откуда Криницын когда-то посылал Захарченко в разведку. Но теперь опушка выглядела совсем иначе: повсюду валялись окурки, земля была истоптана, словно по ней прошло стадо бизонов, а кое-где виднелись следы от протекторов автомобильных шин.

– А туда ли мы пришли? – хмыкнул Криницын, озирась. Но на фоне темнеющего небосклона виднелась все та же церковная маковка, так что ошибки быть не могло.

– Грузовики тута были, – сказал Захарченко, внимательно изучив землю.

– Да не слепой, – отозвался майор, закуривая. – Сам вижу.

– И вот здесь уезжали очень быстро, аж в землю зарылись. И народ стоял.

– А много народа?

– Темнеет, товарищ майор, – виновато развел руками Захарченко, – Не разглядеть уже. Но грузовиков минимум три было. И народу наверняка человек тридцать, не меньше.

«Час от часу не легче, – подумал Криницын. – Грузовики какие-то здесь ездили. Наши, чужие, кто тут разберет».

– Ладно, Шерлок Холмс…

– Чего? – насторожился Захарченко.

– Я говорю, бросай землю нюхать. Дело есть.

– Слушаю, товарищ майор.

– Мы пока здесь привал устроим, а ты отправишься снова в Невидово на разведку.

– Так меня ж уже видели там, – удивился Захарченко.

– Кто видел? Дед один? Да я понимаю… Но и выбора у меня нет. Своих солдат я как облупленных знаю. Но их у меня всего ничего осталось. А у Мухи вон, сплошь желторотые. А ты – парень юркий, толковый. Кого ж мне еще посылать?

– Спасибо за доверие! – рявкнул Захарченко, вытянувшись в струну.

– Ладно, ладно. В общем, поглядишь, что и как, вернешься, доложишь. Только смотри – ничего не взрывай. Только давай-ка мы тебя в гражданку переоденем. На всякий пожарный. А ну-ка пошли со мной.

Вскоре Захарченко переодели в гражданскую одежду, которую нашли по дороге в Невидово – видимо, кто-то из беженцев в спешке обронил узелок. Правда, она тут же треснула по швам, что было удивительно, учитывая скромную комплекцию Захарченко. Но, видимо, беженец был совсем хлипким.

– И так сойдет, – сдавленным голосом, чтобы не прыснуть от смеха, сказал Криницын. Но затем не выдержал и все же расхохотался. Следом, как по команде, расхохотались остальные бойцы. Лицо Захарченко стало пунцовым, но он сдержался.

– Извини, Степан, – отсмеявшись, сказал майор. – Но это даже хорошо, что у тебя вид такой идиотский. Идиоты на войне дольше живут.

Он хлопнул Захарченко по спине.

– Ну, ни пуха тебе.

– Есть «ни пуха», – выдавил красный от смущения Захарченко.

Остальным бойцам майор дал приказ устраиваться на ночлег. Те радостно побросали вещмешки и винтовки и разлеглись кто куда, с наслаждением вытянув гудящие ноги.

Очередной день близился к концу. Где-то далеко у горизонта тонуло солнце, и лес тихо шевелил кронами деревьев. Все было как обычно. Только небо мычало невнятно и тревожно.

По одной из тропинок, ведущих в Невидово и петляющих между бескрайними Кузявиными болотами, шагал человек. На человеке были замызганные грязью сапоги и одежда явно с чужого плеча: из сморщенных рукавов кургузого пиджака торчали руки едва ли не по локоть, а брюки сидели так плотно, что, похоже, сковывали размашистую поступь путника. В то же самое время по другой тропинке, ведущей в Невидово, шел еще один человек. Он был также молод и щупл, но в отличие от первого шел медленно и осторожно, постукивая впереди себя длинной палкой и постоянно меняя положение кепки на голове: то сдвигая ее на затылок, то, наоборот, надвигая на лоб. Иногда он замирал и прислушивался, но, не обнаруживая ничего, кроме жалобного всхлипывания болотных вод и небесного гула, шел дальше.

Первый (а это был Захарченко) шагал быстро и уверенно, поскольку места ему были знакомы. К тому же тропинка была протоптана его же ротой, отступавшей после разгрома у пограничной заставы. Второй (это был Кузьмин) шел медленно и осторожно, поскольку начинало смеркаться, а местности он не знал, да и вообще первый раз видел столь необъятные болота. К тому же его отвлекали и тормозили шаг мысли об оставленной в партизанском лагере Ольге и ревнивом сопернике Гуляшове. Кузьмин не сомневался, что его отсутствие (а может, и вероятная смерть) обрадует их. И как знать, не был ли Гуляшов тем, кто первым предложил послать именно Кузьмина в разведку. Кузьмин, как и его соперник, не представлял, что Ольга может влюбиться в кого-то третьего. Посему в голове у него то и дело проносились различные картинки, от которых ему становилось грустно и тошно. То ему представлялось, как влюбленная парочка узнает о его, Кузьмина, смерти и притворяется огорченной, а после тайно целуется и смеется, не веря собственному счастью. То ему виделось, как он лежит тяжело раненный посреди этих мерзко квакающих болот, а Гуляшов говорит Ольге, что Кузьмин погиб, и та, купившись на эту ложь, соглашается стать женой агронома. И как много лет спустя Кузьмин, спасенный местной девушкой, находит их и раскрывает Ольге истинное лицо Гуляшова. Гуляшов, конечно, краснеет и все отрицает, а Ольга бросается в объятия Кузьмина, но тот, отстранившись, говорит, что, увы, любит ту, которая его спасла и выходила. Этот сюжет как-то особенно ярко пронесся перед глазами Кузьмина, так что он даже заплакал и остановился на несколько секунд, чтобы высморкаться и перевести дыхание.