Мой заместитель придерживался такого же курса, как и я, вероятно, на основании тех же принципов честности и самосохранения. Детали событий, разыгравшихся в связи с этим летом 1918 года, остались мне неизвестными. А затем пошло нагромождение событий. Сначала наши страшные поражения в Италии, затем прорыв Антанты на Западном фронте, а затем – отпадение Болгарии, подготовлявшееся постепенно с лета 1917 года.

Как и во всех прочих государствах, так и в странах Антанты за время войны намечались различные течения. Мы уже говорили, что со времени возвышения Клемансо окончательное уничтожение Германии стало общепризнанным лозунгом войны. Все те широкие круги населения, которые не располагают секретными данными, находящимися в руках министра иностранных дел, могли, конечно, думать, что по вопросу об уничтожении германской военной мощи Антанта готова была иногда идти на уступки. Мне кажется, что весной 1917 года это, может быть, так и было? – но никоим образом не позднее.

Вышеприведенный взгляд был в целом обманчив, так как миролюбивые слова, которые нам пришлось слышать и позднее, не исходили от компетентных лиц. Так, например, Ленсдоун писал и говорил в более мирном тоне, но решающее значение для Англии имел Ллойд-Джордж. Во время разных попыток переговоров с Англией я старался допытаться, каких гарантий разоружения Германии требует Антанта, и наталкивался при этом всегда на невидимую стену. Понять, как представляет себе Англия осуществление этого лозунга, было невозможно. Объяснение заключалось в том, что нет иного способа разоружить сильный народ с развитым самосознанием, иначе, чем задушив его, – сознаться же в этом откровенно во время переговоров было не всегда желательно. Следовательно, посредники не могли предложить более приемлемого метода – а все, что говорилось попутно о других предложениях, не имело решающего значения.

Возможно, что Ленсдоун и даже Асквит удовлетворились бы парламентским решением, переместившим власть с императора на парламент. Но Ллойд-Джордж – ни за что, по крайней мере, не в последнее время. Известная речь английского премьера о том, что «договор о разоружении, заключенный с Германией, был бы соглашением между лисой и многими гусями», действительно выражала его мысль.

После моей вышеупомянутой речи в Будапеште, встретившей такое презрительное отношение со стороны печати и общественного мнения по ту сторону Ла-Манша, мне было передано из Англии, что «формула Чернина» могла бы разрешить вопрос. Но опять-таки говорили – это не Ллойд-Джордж.

Имея в виду исключительное недоверие Клемансо, английского премьера, а за ними и большинства Англии и Франции, к планам и стремлениям Германии начиная с лета 1917 года всякое мероприятие, которое дало бы необходимые гарантии для будущей мирной политики Лондона и Парижа, было заранее обречено на неудачу. Какие бы уступки ни делала Германия, они неизменно признавались Ллойд-Джорджем неудовлетворительными.

Вот почему факт, что Германия не только ничего не сделала, чтобы устранить опасения Англии, но, напротив, постоянно подливала масло в огонь, является совершенно несущественным.

Конечно, ответственные военные круги Германии ни минуты не думали о том, чтобы провести после войны разоружение под международным контролем. После моей речи в Будапеште со мной в Берлине принимали тон не враждебный, а сострадательный, со мной обращались бережно и предпочитали не касаться моих «фантазий». Один только Эрцбергер передал мне, что он совершенно со мной согласен.

Если бы Германия победила, то милитаризм ее стал бы беспредельно усиливаться. Летом 1917 года на Западном фронте я имел немало разговоров с высокопоставленными генералами, и все они единодушно заявляли, что по окончании войны необходимо развить производство военного снабжения в несравненно большем масштабе; они сравнивали эту войну с Первой Пунической, за которой должны были последовать другие – следовательно, требовавшие подготовки. Одним словом, версальская тактика, водружение на долгие времена знамени насилия, ничем не отличалась от тактики генералов-пангерманистов, отечественной партии и т. д. О мире для всего мира, долженствующем завершить войну, они думали ровно столько же, сколько и Совет четырех, заседавший в Версале. А император, правительство и рейхстаг беспомощно плескались в этом потоке политики насилия.

На берегах Шпрее процветал тот же воинствующий дух, который процветает на берегах Сены и Темзы. Ллойд-Джордж и Клемансо найдут на Унтер-ден-Линден много точных своих портретов. Фош и Людендорф отличаются только тем, что один из них француз, а другой немец; помимо этого, они похожи друг на друга как две капли воды.

Антанта победила, и многие миллионы людей радуются политике насилия и клянутся, что она-то и есть правильная. Одно только будущее может показать, не есть ли это ужасная ошибка. Гром победы не воскресит сотен тысяч молодых цветущих жизней, которые могли бы быть спасены, если бы мир был заключен в 1917 году. Мне кажется, что Антанта победила чересчур основательно. Мания милитаризма, вымирающего, несмотря на все свои оргии, быть может, отпраздновала в Версале свои последние триумфы.

* * *

Вся историческая правда движения в пользу мира, имевшего место за время моего министерства, может быть вкратце определена тем, что, в общем, ни Антанта, ни всемогущая военная партия, господствующая в Германии, не хотели компромиссного мира. И та, и другая стороны хотели победить и навязать пораженному противнику насильственный мир. Отечественные германские деятели – и в первую очередь Людендорф – никогда всерьез не рассчитывали отказаться от всяких экономических и политических видов на Бельгию; тем менее были они готовы принести жертвы. Они хотели совершить завоевания на востоке и на западе, а их насильственные замыслы мешали малейшим проявлениям миролюбивых стремлений Антанты.

С другой стороны, и ответственные руководители политики Антанты – Клемансо с самого начала, а впоследствии и Ллойд-Джордж – также твердо решили уничтожить Германию. И они, конечно, пользовались постоянными угрозами Германии, чтобы душить всякое пацифистское движение в своей собственной стране и приводить новые доказательства того, что компромиссный мир с Берлином и был бы «договором между лисой и гусями».

Благодаря поведению германских военных вождей Антанта вынесла убеждение, что соглашение с Германией совершенно невозможно, и со своей стороны замкнулась в такие условия мира, которые были, конечно, неприемлемы для непораженной Германии. Из этого заколдованного круга, парализовавшего возможность всякого посредничества, никакого выхода не было.

Мы были стиснуты между этими двумя направлениями и совершенно не в состоянии были идти своей дорогой, потому что Антанта, связанная обещаниями со своими союзниками, уже поделила нас (Лондонский договор и уступки Румынии и Сербии). Мы поэтому были лишены возможности оказывать давление на Германию, пока нам не удалось бы добиться аннулирования этих постановлений.

Летом 1917 года на горизонте, казалось, всплыла возможность соглашения. Вышеописанные действия отняли ее.

Осень 1917 года. – 14 пунктов Вильсона. – Мировая проблема национализма. – Президент о политике Чернина. – Попытки прийти к соглашению прерваны отставкой.