Там я всё и спрятала.

«Эйгир сейчас где-то поблизости? – подумала я. – Где-то здесь следит за мной?»

Потом я быстрым шагом вернулась, не оборачиваясь, через школьный двор. Подумать только: всего несколько часов назад я стояла здесь, на асфальте, и пела песни!

Я кинулась бежать со всех ног. Влетела в лес, понеслась по тропинке. То и дело спотыкалась, чувствуя, как у меня щиплет везде: в ранке на пальце, в легких, в глазах…

Папа вышел в прихожую, когда я вернулась в дом. Я с грохотом захлопнула за собой дверь и заперла ее на замок. Папа чуть не уронил тарелку с попкорном, которую держал в руках.

– Девочка моя, что случилось? – спросил он.

Я начала реветь еще до того, как сняла кроссовки.

В тот вечер я заснула, положив голову папе на колени. Он долго говорил со мной о том, как тяжело бывает что-то оставлять позади. Как сложно расти, но потом, со временем, всё налаживается. Обо всём новом, что ждет меня впереди.

Он думал, я плачу из-за того, что закончилась школа.

Папа и не подозревал, что я – худший человек на Земле.

В какой-то момент я сказала папе, что не хочу, чтобы он умирал. А он ответил, что прямо сегодня умирать не собирается. Но я точно не помню.

Когда Орест заглянул к нам на следующий день после окончания учебного года, я попросила папу сказать, что я больна. Папа вопросительно посмотрел на меня.

– Голова болит, – сказала я.

– Понятно, – ответил папа, и я увидела, что он действительно понял.

На следующий день Оресту снова пришлось уйти ни с чем. Папа сказал, что вид у него был слегка расстроенный. Стало быть, Орест не знает, что я сделала. Пока не знает.

Но на третий день он принялся стучать в нашу дверь как сумасшедший. Папы не было дома. Более всего мне хотелось спрятаться под кроватью и сделать вид, что меня тоже нет дома. Но я всё же открыла.

Орест обнаружил пропажу.

– Астролябия! – закричал он, едва дверь приоткрылась на пару сантиметров. – Она пропала!

Я ничего не ответила.

И опять ничего.

И снова ничего.

Словно у меня напрочь пропал голос.

Но в конце концов я выдавила из себя:

– Знаю.

Я повернулась и пошла в кухню – Орест последовал за мной.

Я села за кухонный стол – Орест устроился напротив.

Глубоко вздохнув, я начала рассказывать.

– Что, ты сказала, ты сделала? – переспросил Орест после того, как я выложила ему, как оставила всё среди камней на склоне за школой.

– Отдала астролябию и всё остальное Оракулу. Эйгиру.

– Что?

– Я всё ему отдала.

– Всё?

– Всё.

Я рассказал о письме, которое получила, о тех ужасных словах, которые написала, когда папа болел, и о том, почему я была вынуждена сделать, как сказал Оракул.

– Ты всё ему отдала, потому что получила письмо?

И снова я повторила, что написала такие вещи, которые невозможно простить, и что…

– Да ты что, правда не замечаешь, как твой папа смотрит на тебя? Он простил бы тебе всё на свете, неужели ты не понимаешь? – Орест буквально всхлипывал. – Какое значение имеют письма Эйгира? У тебя всё хорошо, а ты сама всё портишь!

Я знала, что Орест прав. На самом деле я поняла это еще в день окончания учебного года, когда заснула, положив голову папе на колени. Что он простит мне всё на свете.

– Но почему ты так злишься? – выдавила я из себя.

– Почему?!

Он и вправду был очень зол.

– Ты ведь во всё это не веришь. Для тебя не существует никакого земного излучения и никаких звездных полей. Ты не считаешь, что астролябия обладает какими-то особыми свойствами. По-твоему, бессмысленно ехать на Центральный вокзал Гётеборга в самую короткую ночь. Ты уверен, что всё это выдумки. Тогда пусть Эйгир получит то, чего он так хочет. Чем ты недоволен?

– Разве я не говорил, что астролябии очень ценные?

«Кому есть до этого дело?» – подумала я.

– Ужасно ценные.

– Ну и что?

– Очень, просто невероятно суперценные. И знаешь, что это означает для меня?

– Э… нет.

Меня всё это начало тревожить.

– Продав астролябию, я мог бы съехать из дома в тот день, когда мне исполнится восемнадцать. Я мог бы купить себе квартиру. Да нет, пять квартир! А потом я бы делал что захочу, читал что хочу, купил самый мощный компьютер на свете и сто штук этих трижды проклятых калькуляторов. А ты просто взяла и отдала всё – Эйгиру!

Об этом я как-то не подумала.

– И теперь, – продолжал Орест, – я должен получить ее обратно. Мне придется разыскать этого психа, которого я надеялся никогда больше не увидеть. Только потому, что ты сотворила такую глупость! Я должен забрать назад астролябию, потому что не собираюсь отдавать ее Эйгиру! Она нужна мне! Я должен забрать ее. Сам!

Он буквально кипел от злости.

«Ну и давай, вали», – подумала я. Ехать с ним я всё равно не собиралась.

Наша ссора состоялась двадцатого июня, всего за четыре дня до солнцестояния.

День солнцестояния я с удовольствием проспала бы совсем, но сделать это оказалось невозможно, потому что с пяти утра в окна спальни ярко светило солнце.

После всех холодных и дождливых дней солнцестояния прошлых лет именно этот праздник, как назло, выдался самым теплым, солнечным и прекрасным. Говорят, хорошая погода на день солнцестояния бывает раз в десять лет. Может быть, это первый погожий день летнего солнцестояния в моей жизни? Всё как всегда.

Папа тоже сиял как солнце.

Он бродил по дому, напевая себе под нос. Поливал цветы, прибирался…

И вот – у меня был шок! – зашел ко мне в кухню и покрутился передо мной, одетый в какую-то ночную рубашку с солнцем на груди.

– Ну, что скажешь? – спросил он.

Боюсь, мои округлившиеся глаза говорили сами за себя. Невозможно было представить себе, что этот человек – мой папа! – раньше каждый день уходил на работу в сером пиджаке и начищенных ботинках.

– Как ты знаешь, я собираюсь сегодня вечером пойти с Моной и ее друзьями на ночные бдения, – сказал он. – Будем праздновать всю ночь возле Аспелонген – знаешь, это озеро возле Нэса. Приходится и одеваться соответственно.

Он улыбнулся чуть смущенно, провел рукой по волосам и похлопал по солнцу на груди.

Я много чего могла бы сказать по поводу его костюма, но вместо этого подошла и обняла его.