Я робко улыбаюсь, беру поддончик и сажусь посередине. Мой фанатик сауны предупреждал, что чем выше, тем горячее воздух. Не желая выглядеть хилым иностранцем, я выбираю средний уровень, на ступеньку выше, чем остальные.

Через три секунды мое лицо пылает. Со всего тела градом льется пот. Примерно через минуту мои губы уже запеклись, а каждый вдох обжигает легкие, но я ни за что не выйду отсюда первым. Пусть сначала уйдет кто-то из них, а лучше – оба. Входит еще один мужчина. Он наклоняется и открывает какой-то краник. В недрах сауны раздается шипение, и помещение заполняет свежий пар. Температура поднимается еще на пару градусов. Посидев еще немного, я, к своему стыду, замечаю, что краник открывает каждый входящий. Значит, это мое нарушение этикета № 2.

Время течет медленно, очень медленно. Я постепенно примиряюсь со своей наготой и чувствую себя почти непринужденно. Разумеется, она меня не радует, но молчание намного мучительнее. Входят двое мужчин, поддают пару и садятся рядом друг с другом. Ясно, что это друзья, но они не обмениваются ни единым словом.

Эрнест Боргнайн выходит, другой мужчина тоже. Теперь у меня есть все основания уйти, но я не хочу! Адская жара, колотящееся сердце, пот градом – все это становится на удивление приятным. Эрнест Боргнайн и тот, другой, возвращаются. Понятно! Они становились под холодный душ.

Перед походом в сауну я долго исследовал все аспекты идеи о ледяном душе/нырянии в прорубь и решил, что не могу подвергать свой организм таким мазохистским надругательствам. Дело даже не в том, что у меня низкий болевой порог. Я не терплю даже малейших неприятных ощущений, о чем моя жена радостно рассказывает всем кому не лень. В моем гардеробе нет суконных брюк, а на галечные пляжи я ни ногой. Но сейчас мысль о холодном душе выглядит даже заманчивой.

Я выхожу в душевую, собираюсь с духом и откручиваю холодный кран на полную. Ледяной водопад оказывает на меня самое благотворное, бодрящее и, как ни странно, успокаивающее действие. Это чудесно.

Вернувшись в сауну, я забираюсь на самый верх, намного выше Эрнеста. Здесь просто адское пекло. Голова начинает идти кругом, перед глазами все плывет, и я вынужден сползти пониже. При этом я забываю про поддончик, и сажусь своей пятой точкой прямо на бетон. Сдавленно взвыв от боли, я принимаюсь глубоко дышать раскаленным воздухом, отводя взгляд от колыхания первичных половых признаков вновь прибывших – полковника Блимпа и Человека из Толлунда[75].

Я выползаю из сауны задыхаясь и, как мне кажется, на волосок от разрыва сердца. Приняв душ и одевшись, я выхожу на свежий воздух вечернего Хельсинки, ощущая невероятную чистоту, приятное утомление и свирепую жажду.

Час спустя, все еще потея, я наслаждаюсь самым изумительным в своей жизни янтарно-ледяным пивом в баре в центре города, размышляя о финнах и их зависимости от сауны. Вопреки всем ожиданиям я получил удовольствие от своей вылазки, хотя мое негативное отношение к прилюдной наготе даже усилилось. И я не готов сказать, что я жду не дождусь следующего раза.

Но почему финны так помешались на сауне? Что это – врожденный мазохизм или его близкий родственник мачизм? Финны считают, что им положено ежедневное наказание? Или все куда проще: большую часть времени здесь чертовски холодно, и людям требуется дополнительное тепло? Но если так, то где ты, канадская любовь к сауне?

Это занятие не слишком способствует социальному взаимодействию. Мне показалось (хотя мой краткий опыт пришелся на малолюдный будний день), что гробовая тишина – такая же характерная черта сауны, как высокая температура. Может быть, первопричина привлекательности сауны для финнов именно в этом? Ведь они известны своей молчаливостью.

«Иностранцев, посещающих Финляндию, поражает неразговорчивость местных мужчин», пишет в своей книге «Финляндия, волк-одиночка мировой культуры» английский ученый Ричард Д. Льюис, эксперт по Финляндии. Он утверждает, что финны не любят сплетни и пустой треп. Полагая, что климат и природа Финляндии сформировали характер ее жителей, Льюис явно испытывает влияние географического детерминизма: «Низкие температуры требуют лаконичности. При 20 градусах ниже нуля не пококетничаешь… Широкая американская улыбка на хельсинкском ветру может закончиться зубной болью».

Климат и ландшафт Финляндии наверняка сыграли роль в формировании национального характера. Однако вполне возможно, что своей неразговорчивостью финны в какой-то мере обязаны однородному составу населения. Этническое разнообразие в Финляндии крайне невелико – иммигранты составляют лишь 2,5 процента общего числа жителей, в то время как в соседней Швеции их более 30 процентов. Таким образом, в рамках теории высоко– и низкоконтекстуальных культур американского антрополога Эдварда Т. Холла финское общество будет считаться одной из самых высококонтекстуальных мировых культур.

Холл называет высококонтекстуальной культуру, в которой людям присущи одинаковые ожидания, опыт, воспитание и даже гены. Они меньше нуждаются в вербальной коммуникации, потому что и так достаточно информированы друг о друге и о типичных ситуациях, в которые попадают. В высококонтекстуальных культурах словам придается большее значение, но потребность в них меньше. В низкоконтекстуальных культурах – например, в Лондоне с его национальным, расовым и религиозным разнообразием, – потребность в вербальной коммуникации, призванной обеспечивать взаимопонимание между людьми, намного выше. Там меньше общепризнанного, меньше подразумеваемого и больше лакун, требующих заполнения.

То же самое характерно и для всех остальных скандинавских стран. Они отличаются относительно однородным составом населения и могут считаться высококонтекстуальными. Норвежский социальный антрополог Торд Ларсен указывает на похожее явление в своей стране, где все более или менее похожи друг на друга и «парадоксы и сюрпризы случаются редко». В таких высококонтекстуальных странах, как Финляндия и Норвегия, обычно очень просто понять людей, с которыми имеешь дело: как они мыслят, каковы будут их действия и реакции. Финнам почти не нужно разговаривать друг с другом.

«Финский бытовой разговор может содержать минимум слов, но с точки зрения информативности равняться двухчасовой беседе, – соглашается Роман Шац. – Сидишь с каким-нибудь финном в полной тишине несколько минут, и вдруг он говорит: «Дай мне кофе». Ты думаешь: «О, это как-то грубовато». А на самом деле имеется в виду: мы друзья, нам не нужны лишние словечки типа английских «ужасно боюсь побеспокоить» или «позвольте вас премного поблагодарить, пожалуйста».

Молчать между собой у финнов получается неплохо. Но когда они попадают за границу или работают с иностранцами, начинаются проблемы, особенно у мужчин, которые могут высказываться слишком откровенно и слишком прямо, иногда на грани невежливости. Финнам особенно трудно дается светская беседа ни о чем. А ведь она получается даже у норвежцев, если они берутся за дело всерьез.