том, чтобы принять полноценный душ, приходилось только мечтать. Даже морской водой на этот раз помыться становилось проблематично. Так как плавание вблизи неприятельских берегов было скрытным, всплывали редко. Следовательно, спасительный надводный душ в ограждении рубки с живительной забортной водой был нам недоступен. Единственный шанс заняться личной гигиеной предоставлялся раз в трое-четверо суток во время всплытия для зарядки аккумуляторной батареи. Благодаря специальному шампуню, пенящемуся в морской воде, иногда неплохо получалось помыться. Но бывало, что за ночь не всем удавалось это сделать: кто-то стоял на вахте, кто-то не успевал. Тогда и приходилось оставаться противно-липким и немытым неделю, а то и две… Впоследствии на мужчин, которые и дня не могут прожить без душа, которые, как бабы, моются каждый день, а особенно — которые потом сушат голову феном, я стал смотреть с подозрением.

Существовала ещё одна проблема, которая, может быть, не доставляла столь ярко выраженных физических страданий, но от этого не становилась менее значимой. Это проблема — чем себя занять? Подводная служба в автономном плавании довольно монотонна. Реальным делом занята только небольшая часть экипажа: мотористы, электрики, штурмана и акустики. Остальные тоже как бы при деле: вахты, приборки, корабельные мероприятия, но эта деятельность не влияет напрямую на жизнедеятельность корабля и не требует постоянного нахождения, что называется, в тонусе.

Специфической особенностью службы на дизельной подводной лодке является и то, что подводники проводят на койках гораздо большую часть времени, чем военнослужащие других родов войск. Из-за тесноты и скученности по-другому просто не получается. Многим это могло бы показаться довольно привлекательным. Но только на первый взгляд. Ничего не делать тоже надо уметь, иначе быстро свихнешься. Хорошо, если любишь читать, в этом случае проблема, можно сказать, решена. Но и тут надо быть осторожным. Хорошо, опять-таки, если имеется достаточный запас книг, а то бывало и так, что несколько зачитанных до дыр книжек, пройдя по кругу, возвращались в руки по несколько раз. Некоторое время удавалось перебиваться тем, что ещё имелось в закромах у замполита: «Сборник работ В. И. Ленина для средней школы и ПТУ», «Эрфуртская программа» Каутского и «Манифест» Карла Маркса. Доктор также не давал загнуться от бескнижия. Его «Психоневрология» (пособие для врачей военно-морского флота под редакцией В. С. Маракулина) буквально спасла меня, когда кончилось всё. Я уже дошёл до того, что стащил из гальюна «Отрывной настенный календарь для женщин» на 1986 год, который ещё не успели использовать по назначению. Календаря мне хватило часа на три. После «Психоневрологии» доктор подсунул ещё книжонку. Не помню названия, но, как мне кажется, это уже была диверсия. По его убеждению, мудрёные фразы типа «избыток интерорецептивной афферентации в соответствии с сегментарностью афферентных входов приводит к появлению зон гиперальгезии» на некоторое время должны были заставить зависнуть мой компьютер, а меня — успокоиться и плотно залечь на койку, но этого не произошло. Очень скоро доктор пожалел, что связался со мной. На протяжении последующих нескольких суток Ломов был вынужден объяснять мне значение каждого непонятного слова. К концу автономки я уже мог вести прием больных самостоятельно и при случае на консилиуме затеять полемику с медицинскими светилами мирового уровня.

Но вот случилось страшное — наступил момент, когда годных для чтения печатных объектов не осталось совсем. Когда, ломая мозги, я кое-как продрался через «Рекурсивно аксиоматизируемую характеризацию в теории моделей», данную мне командиром. Когда уже были прочитаны все инструкции, имеющиеся на корабле, все уставы, приказы и предостережения типа «Стой, убьёт!», «Опасное напряжение» (относительно последних двух произведений в моей голове даже почти созрел трактат об их бесспорных литературных достоинствах как классических образцов лаконичности и поэтической глубины). Дальше в ход пошло абсолютно всё. После того, как я прочитал все заводские шильдики на приборах, клейма и бирочки на простынях, одеялах, на одежде, верхнем и нижнем белье, после того, как я досконально изучил все надписи на консервных банках, пакетах, мешках и шоколадных обертках, я неожиданно застал себя за странным занятием — глядя в потолок на хитросплетения трубопроводов и кабель-трасс, я пытался прочитать, что же там зашифровано. После этого я опять обратился к доктору. Ломов понял, что случай тяжелый, сделал клизму, поставил горчичники и закрыл в кормовом гальюне на сутки. Когда я вышел, мне полегчало.

Но хватит, пожалуй, ныть, живописуя тяготы и лишения. На самом деле всё было не так уж страшно. Случилось мне впоследствии на путину минтаевую сходить в Охотское море на маленьком МРС-ике, — вот это, скажу я вам, покруче было. Это когда при двадцатиградусном морозе ты сутки напролёт скользишь по уходящей из-под ног палубе, хватаясь за что попало, чтобы не смыло. Когда вокруг громоздятся волны с пятиэтажный дом, каждая из которых может оказаться последней. Когда маленький МРС-сик натужно карабкается на такую волну и, добравшись до вершины, ухает в бездну, как сорвавшийся альпинист, к подножию другой водяной горы, которая, неминуемо надвигаясь, кажется ещё больше, потом опять карабкается, уже на неё… И так — бесконечное количество раз. Когда в конце концов ты перестаёшь их замечать, занимаясь своим делом, а каждый новый взлёт и падение ощущаешь только периодическими замираниями сердца. Когда после палубного аврала падаешь в вонючий кубрик, продрогший и окоченевший, и отключаешься, позабыв про всё, а через три часа — опять аврал, опять мокрые сапоги, гуляющая по палубе острая ледяная вода, обжигающий, рвущий в клочья, насквозь пронизывающий ветер и эти отдающиеся холодком в груди монотонные взлёты и падения… Когда всё это продолжается в течение двух-трёх месяцев, начинаешь понимать, что на подводном флоте было совсем не плохо!

С тех пор я считаю, что настоящими моряками, теми, перед которыми действительно надо снимать шляпу, являются именно рыбаки.

Глава 33

О кружевных трусиках и романтизме, или Как не попасть под идущий навстречу авианосец

Командир отсутствовал в рубке не больше десяти минут, но когда он вернулся, наверху уже была полноценная ночь. Меня не переставали удивлять тропические сумерки, вернее их полное отсутствие — свет и тьма наступали почти мгновенно. В перископ уже практически ничего не было видно, лишь фосфоресцирующие пятна, вспыхивающие на поверхности моря то здесь то там, да небрежно брошенное вдали мерцающее ожерелье береговых огоньков оживляли безрадостную картину мира.

Поднявшись по трапу в боевую рубку, источая жар и зловоние немытого тела, командир внимательно выслушал мой доклад о надводной обстановке и сам прильнул к окулярам перископа. Часто переступая, словно пританцовывая, он сделал полный оборот.

— Горизонт чист, как кружевные