шампуня вздымались на палубе всё выше и выше, переваливались за борт и стекали в море. Ультрамариновая синева воды контрастно оттеняла вдоль бортов лодки мыльную кайму, которая расползалась всё шире и шире. Мне оставалось только с завистью смотреть на этот праздник плоти. Сразу после всплытия наступило время моей вахты, поэтому личная гигиена откладывалась ещё на несколько долгих часов. Тут же рядом командир, откинув в сторону обычную свою суровость, подобрев лицом, выспрашивает у доктора что-то по медицинской части:

— …ты, док, не умничай. Настоящий врач начинает лечить ещё здорового человека, который ещё только собирается заболеть. Так вот, объясни мне простым и понятным языком…

Что хотел выяснить командир, узнать не удалось, тут его на мостике сменил помывшийся и растёршийся полотенцем, розовый, как поросёнок, старпом. Почёсываясь во всех местах, куда доставали руки, командир тоже спустился на палубу и через несколько секунд заревел блаженно под струями, которыми его принялся окатывать боцман.

После помывки и большой приборки на палубе разворачивается настоящий банно-прачечный комбинат: все мылят, трут, полощут, выжимают. Флагами расцвечивания трепыхается на леерах и антеннах постиранное бельё. За время плавания бравый вид моряков основательно поблёк, и очень хорошо, что командир догадался дать несколько часов на приведение себя в порядок, чтобы по приходу в базу можно было сойти на берег человеком.

На небе уже ни облачка. Постепенно поднимаясь всё выше и выше, солнце начинает жарить палубу и копошащихся на ней людей. После обеда — традиционный адмиральский час. Влажные, провонявшие потом матрацы вынесены наверх сушиться. На них, соорудив из простыней хитроумные тенты, отдыхают, укрывшись от жгучего солнца, разморённые моряки. Внизу, кроме вахтенных, нет ни одной живой души, и никого туда никакими силами уже не загонишь.

На палубе у носового бульба штурман, выйдя в народ, делится своим боевым опытом с молодыми матросами. Человек десять «карасей», плотно обступив, слушают с открытыми ртами его воспоминания об Афганистане. В горящих глазах парней читаются зависть и разочарование. Зависть к штурману за то, что ему удалось побывать и проявить себя на настоящей войне, а разочарование — оттого, что им это уже не удастся.

Солнце припекает, подсушивает зудящие расчёсы и прыщи на немытом теле. Я с наслаждением трусь спиной о тумбу репитера гирокомпаса, стараясь не смотреть на счастливчиков, плескающихся внизу на палубе. Впереди ещё достаточно времени и, чтобы не скучать, решаю полностью отдаться исполнению служебных обязанностей. Взяв бинокль, тщательно протерев окуляры, я с самым серьёзным видом приступаю к делу: обратив взгляд к горизонту, старательно, буквально сантиметр за сантиметром, осматриваю водную поверхность. Нам уже не требуется соблюдать скрытность, часа через два-три мы двинемся в надводном положении на базу, но бдительность проявлять всё равно следует.

Однообразную рябь моря время от времени оживляли летучие рыбки, пролетающие, словно стрекозы, у самой поверхности воды. Порой они падали на палубу. Ни птиц, ни другой какой живности видно не было. На горизонте не наблюдалось ни одного корабля. Я уже собрался было опустить бинокль и опять потереться обо что-нибудь спиной, как взгляд мой привлёк какой-то странный предмет. Чёрная точка то появлялась, то пропадала в провалах между гребнями волн. Расстояние до неё было не меньше мили, и как я ни вглядывался, не мог понять, что же это такое. Передав старпому бинокль, я пальцем указал направление. Минуту тот безуспешно пытался найти то, что меня заинтересовало, но так и не смог. Я предложил дать ход и двинуться в том направлении. Старпом смотрел на меня недоверчиво, он явно считал, что мне всё показалось, и не хотел прерывать заслуженный отдых экипажа. Поднявшийся на мостик командир, уже чистый и благоухающий лосьоном после бритья, сомневаться не стал. Он тут же приказал всем покинуть палубу, дал электромотором малый ход и направил корабль туда, куда указывал мой палец. Через минуту я вновь обнаружил чёрную точку прямо по курсу и передал бинокль командиру.

Очень скоро таинственный предмет можно было различить невооружённым глазом. При ближайшем рассмотрении им оказался огромный пластиковый пакет, блестящий, как чёрный бриллиант, под лучами солнца. Сразу подходить вплотную командир не решился, мало ли какой там может быть сюрприз. Времена были ещё суровые — а вдруг какая-нибудь хитроумная мина? С юношеским задором и комсомольским энтузиазмом я предложил собственноручно сплавать до мешка (благо, до него оставалось каких-то пятьдесят метров) и как минёр разобраться на месте. Командир, долго не думая, дал добро.

Признаюсь, сплавать я вызвался не столько потому, что хотелось отличиться, сколько потому, что невмоготу уже было терпеть жару, нестерпимый зуд по всему телу и очень уж хотелось искупаться. Страх попасть на обед к акулам, конечно, присутствовал, но желание окунуться в приятную солёную воду перевешивало всё. Я сиганул прямо с рубки, несколько неудачно вошёл в воду, отбив кое-какие части тела, но не сильно. Морская вода хоть и имела температуру тридцать градусов, показалась мне достаточно прохладной, мигом сняла зуд и отлично взбодрила. За считанные секунды за несколько гребков я оказался у колыхающегося на волнах чёрного пакета. С минёрской осторожностью я сначала исследовал находку снаружи, обплыв несколько раз вокруг и поднырнув снизу. Исследование на ощупь ничего подозрительного не выявило. Пакет был мягкий, набитый то ли бумагами, то ли тряпьём. Ещё несколько минут — и я уже на мостике докладываю командиру о результатах экспедиции.

Когда мешок баграми вытащили на палубу, к нему первыми подошли командир, прикомандированный разведчик и замполит. Вскрывали мешок с чрезвычайной осторожностью. Принесённым с камбуза ножом командир разрезал тесёмку на горловине, и взорам присутствующих предстала груда бытового мусора, имевшего весьма неприглядный вид и достаточно дурно пахнущего. Чего там только не было: использованные одноразовые станки для бритья, ватные палочки, пустые пивные банки, драные носки, пакеты от чипсов, обертки от сникерсов и… презервативов. Видимо, несмотря на отсутствие на корабле достаточного количества представительниц прекрасного пола с сексуальной жизнью у американских моряков было всё в порядке.

Основной объем содержимого пакета составляла бумага. По большей части туалетная с явными следами использования по её наипервейшему назначению. Много было и обрывков газет, каких-то бланков, печатных и рукописных листов. Всё, понятно, на английском языке. Увидев эти записи, разведчик крайне возбудился, потирая руки, с вожделением глядел на вскрытый мешок и хотел, наверное, сразу залезть в него с головой.

Позвали штурмана. Начали сортировать. Всё, что можно было прочитать, складывали отдельно. Разведчик выуживал из кучи бумажку, разворачивал, разглаживал, рассматривал, чуть ли не на зуб пробовал и передавал штурману. Тот брезгливо брал бумажку двумя пальцами, смотрел, что