Появился Годевинд и спросил, что это за странные птицы.

— Русские солдаты, которые развозят еду. Они заблудились во время снежной вьюги.

— Надо хоть посмотреть, что у Ивана на ужин, — сказал Годевинд, поднял крышку чана и склонил нос над дымящимся супом.

— Капуста! Эти русские восемь раз в неделю едят капусту.

Годевинд подошел к лошадям, похлопал их по холке, поговорил с ними. Развозчики еды получили по сигарете. Вальтер Пуш щелкнул своей зажигалкой. Два немецких солдата и два русских развозчика стояли на воздухе, вокруг мела поземка, и курили. Никто не произносил ни слова. Суп остыл. Годевинд бросил окурок в снег, развозчики еды затушили свои окурки пальцами и засунули остатки в карманы.

Нерешительно Годевинд обошел сани. Внезапно он показал в сторону, откуда прибыли сани и закричал:

— Давай!

Развозчики отдали честь, поколебавшись, уселись в сани, что-то крикнули лошадям и щелкнули кнутом. Сани растворились в темноте, поземка тут же стала заметать их следы.

— Пока мы окончательно не проголодались, неплохо было бы отведать русских щей, — изрек Вальтер Пуш.

Близилась полночь, они уже потеряли всякую надежду на горячую пищу, как вновь услышали лошадиное фырканье. Снова из ничейной зоны с северо-востока возникло нечто, все запорошенное снегом. Вновь две лошади, одни сани и два солдата в серых шинелях.

— Мы заблудились и оказались у Ивана! — ругался один из них.

Там их привели в блиндаж к офицеру. Он с ними курил махорку, угощал сушеной рыбой и рассказывал длинную историю, из которой они не поняли ни слова. Когда русские развозчики еды благополучно вернулись, офицер вышел вместе с немцами из блиндажа, показал на их сани и приказал им садиться. При этом он сказал:

— Езжайте домой.

Годевинд поднял крышку и попробовал немецкий суп.

— Капуста! — закричал он. — И стоило из-за этого делать такой крюк.

Дневник Роберта Розена

Мы стоим на деревенской улице, метет поземка, а в это время фельдфебель Раймерс ищет место, куда бы нас приткнуть. Мы не можем больше терпеть и забираемся в одну из хат, где уже расположилась наша полевая кухня. В маленькой каморке мы, шестеро солдат, рассаживаемся вдоль стены. Из шомпола для чистки оружия конструируем фитиль и вставляем его в бутылку с керосином. Эту лампу мы ставим посредине на полу. Она будет гореть всю ночь напролет, чтобы никто не задел соседа, когда придется его обходить.

Мы размещаемся в самом большом деревенском доме. Русская семья, которая там живет, производит впечатление на редкость чистоплотных людей. В доме нет ни вшей, ни клопов. Здесь мы могли бы провести несколько месяцев, но кто знает, что нам предстоит. Главное, что скоро будет отпуск.

С почтой дело обстоит плохо. Говорят, что почтовый поезд накрыло авиабомбой. Так что прощай мой отпуск на родину.

Поздно ночью все-таки приходит долгожданная почта, где для меня имеются три письма, одно от Эрики, затем посылка с окончательно зачерствевшим рождественским пряником и открытка с прекрасным пейзажем Тракен. Я на седьмом небе от счастья. В посылке нахожу сапожную ваксу и щетку. Теперь я смогу начистить сапоги до блеска, когда отправлюсь в отпуск.

Сегодня воскресенье, и у нас выходной день. Это время я называю «славной солдатской жизнью». Я заштопываю свитер и чищу сапоги. Приводя в порядок одежду, нахожу пять вшей, они тоже пережили зиму. По случаю Дня погибших героев капитан произносит речь. Минуту мы молча стоим на снегу и вспоминаем погибших. По радио передают одни лишь траурные марши. Годевинд и я проводим этот день, прогуливаясь по окружающим нас полям. Мы не произносим ни слова, чтобы не нарушать тишину. Возвращаясь, мы слышим выстрелы. Наши однополчане развлекаются, сбивая выстрелами воробьев с крыш. Такова уж солдатская натура. Когда на фронте нет военных объектов для стрельбы, то ими становятся воробьи. Я совсем не расстраиваюсь оттого, что этим вечером придется заступить на пост часовым между десятью и двенадцати часами. Я любуюсь луной, которая с запада бросает на нас свой взгляд. Мои родные сейчас тоже стоят на крыльце, луна ведь на всех одна.

Так заканчивается прекрасное солдатское воскресенье. Мне удается хорошо выспаться до шести утра. Затем к нашему изумлению начинает стрелять артиллерия. Вши гуляют по всему нательному белью, кожа чешется, а под соломой шуршат мыши.

В скучной России

Дорогая Ильза!

Безделье — мать всех глупостей. Скука — самый страшный враг солдата. Мы даже сами не представляли, на какие шалости здесь способны. Ты можешь решить, что нас всех заразило русское безумство. Вчера мы устроили настоящее сражение. Раздевшись до пояса, стали играть в снежки. Сегодня выстроили два великолепных сортира, настолько прекрасных, что сидение на поперечных досках в скором времени будет доставлять нам радостное блаженство. Сидя на таком стульчаке, можно обозревать местность и слушать курлыканье журавлей. Как прекрасно иметь такое местечко на лоне божественной природы! Как приятно, когда солнце освещает горячими лучами яму с дерьмом. Уже два дня стоит оттепель. Русские деревенские красавицы направлены на расчистку дорог от снега. Они это делают для того, чтобы вода могла стекать в канавы. Когда они разгребают снег, то поют печальные песни. В России так принято.

Летом должны произойти большие события. Настроение у нас хорошее. Еще пару недель и заговорят пушки, и тогда мы приступим к решающим делам. Говорят, что за нами стоят в готовности огромные массы войск. Их еще больше, чем к началу похода на Россию. Этим летом русские получат все, что им причитается. Это уж как пить дать.

Сегодня утром в десять часов в нашем присутствии вешали русского сорванца. Он украл у нашего капитана его спортивные штаны. Как выражается Вильгельм Буш по этому поводу: «Ему нравилось совершать неблаговидные поступки. Поэтому, по словам тетушки, он здесь и висит».

Ильза Пуш пометила последнее предложение вопросительными знаками. К сожалению, сама я уже не смогу ей задать вопросов. В дневнике отца я ни слова не нахожу об этой казни. Он не был любителем смотреть такие спектакли и предпочитал уходить лучше в лес.

А что скажет мой друг Вегенер по поводу этих слов?

— Если бы русский сорванец украл у Роберта Розена кальсоны, сушившиеся на веревке после стирки, то он поплатился бы за это собственной жизнью. И вот еще что можно добавить к этой теме: в оккупированной Франции, в Голландии или Норвегии такого рода история закончилась бы для мальчишки хорошей поркой, но на Востоке речь-то ведь шла о русском сорванце.

Так часто видели мы ужасающие бедствия, что ответной реакцией на них были растущие равнодушие и жестокость. Рядом с нашим полевым лагерем мы видели трупы. Весь путь, который проделала Великая Армия, был усеян трупами. Едва ли можно было сделать тысячу шагов и не наткнуться при этом на мертвых людей и лошадей, которые скончались во время марша. Их убирали в сторону, чтобы они не задерживали поспешное бегство своими безжизненными телами. О том, чтобы захоронить убитых, не было и речи. Поэтому они, скорее всего, становились добычей волков.