Мог ли он мечтать, когда еще деревянным мечом рубил крапиву и полынь, в которой видел греческую пехоту… То есть мечтать-то он мечтал, но чем лучше понимал стоимость и значение таких вещей, тем сильнее сомневался, что ему, сыну челядинки, когда-нибудь приведется взять по-настоящему хороший меч в руки. Подумать только – полгода назад он был несвободным! И сколько бы ни любил его Свенельд, он не мог бы вручить меч сыну Милянки, пока не дал бы ему волю перед дружиной. Этого он сделать не успел. Люта освободила судьба. А брат вручил ему меч. В груди кипела горячая любовь, не различавшая их и не делившаяся между ними двоими – Мистиной и мечом. Эти два образа – старшего брата и нового меча – сливались в сознании Люта, и он был готов умереть, но не опозорить этих двоих! Показать и доказать, что достоин их огненной, железной, золотой мощи!

Пока Лют забавлялся с новой «игрушкой», Мистина послал к Радаю, приглашая Рыскуна и Требимира навестить его. С отцовскими посланцами он еще не виделся, но свидание это было необходимо. С Требимиром он был знаком очень давно: Свенельд подобрал того где-то на Днестре, еще пока сам Мистина был не старше Люта. Рыскун появился у воеводы лет шесть назад, но, человек ловкий до счета и понимания разного товара, добился доверия господина по торговым делам.

Говорил в основном Рыскун – человек моложе тридцати лет, невысокого роста, с рыжей бородой, острыми чертами подвижного лица, желтыми глазами; в ловкой его повадке смешалось подобострастие перед высокородным господином и лукавство: дескать, вас почитаем, но и себя не забываем. Требимир больше молчал: его держали в дружине не для разговоров. Однако именно его лицо – огрубевшее, в шрамах, с налитым кровью жутким красным глазом, следствием давней раны, – придавало куда больше убедительности речам Рыскуна.

– Благо тебе буди, Свенельдич, что не погнушался повидаться с нами! А то мы уж не ведали, что думать, как дальше быть. Уехали мы от господина сильного с дружиной верной и могучей, а еще до дома не доехали – нет ничего, ни господина, ни дружины. Боги помогли, что дело наше сладилось – а то вышли бы мы без вины обманщики перед Генрихом, тогда вовсе хоть в воду от позора… Обмани мы его поневоле – хоть в Греческое царство беги, да и там найдут, пожалуй…

– Дело сладилось, – успокаивающе отвечал Мистина. – Поедете теперь с горностаями к Генриху, как люди верные и честные.

Получив от Генриха мечи и поручившись за сделку от имени своего господина, теперь они должны были доставить назад горностаев. Товар был, но везти его им предстояло от имени уже другого хозяина. А Мистина, держась перед ними как господин, отчетливо понимал: эти двое могут погубить его, вздумай они побеседовать о товаре с Етоном. Обнадеживало то, что никто не знал, что именно он сказал старому князю. Но что, если Етон, обдумав услышанное, пожелает расспросить купцов? В их руках был ключ к его ловко выдуманной лжи: ведь они знали, что обмен «дарами» задумывался еще прошлой зимой, пока Ингвар был жив и ни о каком новом браке для Эльги не могло быть и речи. Поэтому Мистине очень хотелось, чтобы эти двое немедленно оказались где-нибудь не ближе Дуная.

– Диво… как же ты про дело проведал? – Рыскун заглядывал ему в глаза своими лисьими глазами.

– От отца, – Мистина слегка двинул бровями. – Он же рассказывал мне, в Киеве товар идет через меня.

– Ты лучше спроси, откуда проведал Етон, – вставил Требимир. – Я уж думал, все, сейчас придут Семирадовы паробки с нас головы снимать… Распотешусь напоследок…

– А Етону донесли древляне. Люди Володислава. Те самые, что сожгли отцов городок и ваши дворы тоже. Уж вы-то, верно, не будете так глупы, как Сигге, Ашвид, Эллиди и прочие, кто вздумал изменить господину?

– Как вышло, – Требимир подался к Мистине, – что друзья мои мертвы, все люди твоего отца мертвы, убил их Ингвар, а ты сидишь здесь как посол от Ингваровой вдовы?

– Иных из них – как Сигге – убил уже не Ингвар. Они погибли после его смерти, от рук моих людей и по моему приказу, – Мистина тоже подался к нему. – Люди отца предали его волю и переметнулись к Володиславу. Они пытались заставить меня предать моего князя и побратима. И если вас двоих тянет на ту же тропку, скажите об этом сейчас. Мне еще не поздно послать к Генриху своих верных людей.

– Тебе?

– Товар моего отца – теперь мой. И поручение было от отца, оно тоже мое. Заменить посланцев я вправе. Мне не нужна даже тень подозрения в измене.

– Незачем искать других, когда мы и есть твои люди – если ты не откажешься от нашей службы, – торопливо вставил Рыскун. – Видно, древляне посулили нашим товарищам уж очень хорошую долю.

Его губы улыбались, но взгляд стал жестким.

– Посулили-то хорошую – как в ловушку для раков кладут кусок тухлого мяса, заманивая на погибель. Вот так же обошелся с вашими товарищами Володислав. Когда древляне грабили отцов город, никто не спрашивал, на чьей стороне были хозяева дворов.

– Расскажи-ка нам все с начала, чтобы не собирать разные слухи.

Рассказать было о чем, и беседа вышла долгая. Вечерело, и Лют уже хотел идти в дом, как к нему подошел кто-то из Етоновых челядинов:

– Там, господин, отрок явился, тебя просит повидать.

– Что за отрок? – Лют взял у оружничего ножны на ременной перевязи и осторожно вложил в них свой новый «корляг».

– С Радаева двора, от госпожи, Ашвидовой вдовы.

– Что? – удивился Лют. – Где он там?

Отрок мялся у ворот: ветер предзимья продувал его потертую свиту. Лицо незнакомое, но выговор – деревский, как у всех потомков малого племени ужан. Лют, выросший в тех же краях, и сам говорил по-славянски почти так же.

– Прислала меня госпожа Томилица, велела кланяться, – отрок чуть приплясывал от холода. – Просила прийти к ней, как еще потемнеет чуть-чуть. Ей, сказала, зазорно у всех на виду говорить, стыда боится, да уже очень весть у нее важная – про тех двоих гостей, что к воеводе пошли, – издалека он подбородком указал на гостевой дом, где остался Мистина. – Как бы, говорит, не вышло худого чего вам от тех людей, а говорят они не то, что в мыслях имеют. А она вам добра желает и боится… как бы не вышло вам от них беды.

– Сейчас прийти к ней? – нахмурился Лют.

– Покуда те двое у воеводы сидят. Как воротятся к Радаю – тогда какая ж беседа?

– И то верно…

Лют призадумался. Ничего дивного, если Рыскун и Требиня говорят одно, а думают другое. После измены старших Свенельдовых оружников того же самого вполне можно было ожидать и от этих, близких приятелей Сигге. Томилица могла слышать кое-что из их разговоров в доме ее отца – кто же оглядывается на женку? Вспоминая ее взгляд – смятение и призыв. – Лют ухмылялся про себя. Уж конечно, он нравится ей больше Требини, и она будет держать его руку против тех двоих!

У Мистины бы совета спросить… Но брат сидит как раз с теми двоими, от которых следует это свидание утаить. Когда они уйдут – будет поздно. Значит, сейчас.