– Не волнуйтесь, Анатолий, я не собираюсь вас обманывать.

Тот засмеялся, и в интонациях его смеха угадывалось: «Еще бы ты попробовала меня обмануть».

– Я и так была не прочь вступить в отношения с таким видным мужчиной. Скажу напрямую – вы мне даже нравитесь. Но для начала мне бы хотелось узнать, как все было. И еще: вы, наверное, в курсе, что непонятно откуда объявился родственник Владимира. Мне кажется, этот человек может нам все испортить. Да и женаты вы, – уже кокетливо добавила она.

– Мне нравится твой подход. Люблю деловых умных женщин.

Ненадолго воцарилось молчание, и несколько минут раздавались какие-то шорохи. Потом снова раздался Натальин голос – довольно взволнованный.

– Сначала расскажи мне все. И про мужа и про его так называемого братца. А этим можно заняться в спальне. При закрытых дверях.

– Я хочу тебя здесь. Прям у окна.

– Да подожди же ты. Успеешь. Рассказывай.

Военный прокашлялся.

– Ну ладно. Терпение, как говорится, приумножает удовольствие. Алексей Дмитрич хоть и большой начальник, а ничего не узнает, потому что все хоть что-то значащие бумаги и документы уничтожены. А поскольку, как ты верно заметила, я женат, встречаться мы будем так, чтобы никто нас не видел. Когда и где, я скажу. Или я не разведчик? Вову твоего, как ты знаешь, приговорили за измену Родине благодаря заботливо подложенным тобой в этот самый буфетик книжечкам по оккультным наукам на враждебном нам немецком языке. Умер он, как ты и просила, на допросе от разрыва сердца. По-моему, неплохо. Долго не мучился. Пару дней допросов, пару ударов куда надо, кое-какие медицинские средства – и инфаркт налицо. Ну, и реабилитация посмертно. Чтобы имя ваше было кристально чистым и пенсия как вдове. Не очень маленькая, между прочим. Ну как?

Зоя сначала даже не поняла, что это говорят об ее отце, о ее любимом папочке. А когда до нее дошло – тело вдруг стало ватным, в голове застучали миллионы маленьких молоточков, стены отъехали, тошнота и слезы одновременно подступили к горлу. Стало душно. Душила кофта, душила лента на голове. Она вцепилась в нее и стала стаскивать, пока не сорвала и не скинула на пол. Разум все же пришел на выручку, и, поняв, что больше слушать не в состоянии, а они могут выйти в любую минуту и увидеть ее, Зоя на непослушных ногах пошла в свою каморку.

Она медленно прикрыла за собой дверь и, не в силах идти дальше, оперлась на нее. Стояла, не зная как справиться с нахлынувшим ужасом и болью. Самая страшная правда, какую она слышала за всю свою недолгую жизнь, открылась ей в это утро, и признать ее не хватало сил. Даже когда умерла мама, даже когда Алексей Дмитриевич сказал, что нет больше папы – ей не было так плохо, как теперь, когда она услышала этих двоих. Маленькая часть души барахталась, как только что родившийся слепой кутенок в пруду, с камнем на шее, барахталась, надеясь выжить, надеясь, что этот пруд и этот ужас – неправда, страшный сон. Он пройдет, и снова станет тепло и спокойно, как у мамы в животике. Но в один миг жуткий удар разрушил эти последние жалкие остатки веры. Такой сильный, что Зоя отлетела к стене. В проеме двери стояла настоящая ведьма – разъяренная ведьма с черными всклокоченными волосами, горящими ненавистью глазами, бледными щеками и с Зоиной голубой лентой в трясущихся руках.

– Тварь! Ты подслушивала! – орала мачеха, тряся лентой перед лицом девочки. – Сука! Маленькая лживая сука! Жаль, что я не могу убить тебя прямо сейчас. – Она схватила Зою за волосы и больно стукнула головой о стену. – Но если ты хоть кому-нибудь скажешь о том, что узнала, – ты сдохнешь. Запомни. Как твой ублюдочный папаша и как твоя придурошная мать. Вся ваша семейка сгниет в земле. Ты знаешь – я на все способна. Поняла? Хоть одно слово – и ты сдохнешь. – Она швырнула ленту на пол и вышла, захлопнув за собой дверь.

Зоя с ничего не выражающим лицом подошла к сундуку, открыла его, достала железную баночку с иголками и нитками. Долго перебирала иголки. Не выбрав ни одной, отложила их и достала ножницы. Подошла к кукле-мачехе, лежащей в глубине под тряпками, и, медленно сняв их, с силой воткнула ножницы ей в то место, где должно было находиться сердце: «Сначала сдохнешь ты!» Аккуратно сложила иголки и коробочку на место, закрыла крышку, легла на кровать и стала падать в глубокую черную бездну. Наступил сон. Она не слышала, как мачеха тихо открыла дверь, и, убедившись, что Зоя спит, встала рядом и смотрела на нее, а перед тем, как выйти, сказала: «А засуну-ка я тебя в психушку, моя дорогая! Это будет проще простого. Дорожка-то уже накатана».

* * *

Было очень тихо. В этот предрассветный час ни звука не доносилось даже с улицы. Мир будто замер, и только одна маленькая некрасивая девочка двигалась в этой застывшей картинке. Тишина разбудила ее, заставила встать с постели, пройти по прохладному деревянному полу через коридор в гостиную. Зоя ничего не видела в кромешной темноте квартиры, но чувствовала чье-то незримое присутствие в этой паузе, возникшей вдруг внезапно на границе ночи и рассвета. Она подумала, что если раскрыть шторы в гостиной, то она увидит оцепеневшего с метлой в руках дворника, остановившуюся посреди полета раннюю птичку и узнает, как очень-очень медленно распускаются цветы на клумбе во дворе.

Она раздвинула тяжелые занавеси, и серый липкий сумрак, неприятно окрашенный в гнойно-желтоватый оттенок тусклым светом уличных фонарей, вполз в комнату. Зоя смотрела на улицу и внезапно ощутила, что кроме нее в комнате кто-то есть. Она резко обернулась. На диване, рядышком, будто примерные школьники, сидели мама и папа. Их бледные лица выделялись на фоне серо-желтого тумана, затянувшего комнату. И улыбки на их лицах были кривыми ухмылками смерти.

Зоя оцепенела. Страшно, очень страшно. Почему они молчат? Стал сильно болеть низ живота, тошнило, тянуло под ложечкой. Она прошла через всю гостиную маленькими шажками. Протянула руку к отцу. Почувствовала кончиками пальцев твердое холодное тело. Увидела, как медленно поднимается его рука, и он, смотря на нее невидящим взглядом, как слепой, стал гладить ее по волосам и по лицу. Нестерпимо болел живот, и, если бы мать не вцепилась ей сейчас в плечо, она бы осела от боли на пол и, свернувшись калачиком, лежала. Боль была такая сильная, что, когда она услышала голос матери, он звучал далеко, и только тонкие полуистлевшие губы шевелились рядом, у самого ее лица. Она сильно давила на плечо, заставляя Зою лечь, и та, не в силах сопротивляться, легла к отцу на колени, а он продолжал гладить ее по голове.

Мать присела рядом и шептала Зое на ухо слова, которые доходили до ее сознания через вязкий фильтр серо-желтого мрака.

– Сегодня был последний день. Мы больше не сможем быть рядом с тобой. Настало время, и нам пора уходить. Но у тебя появятся силы для того, чтобы жить одной. – Мать на секунду прервалась и дышала ей в ухо прерывисто и глухо. Пальцы отца сухими ветками водили по лицу. – Чтобы жить одной и воплощать свои желания. Те, исполнения которых ты будешь желать всеми силами. Но только всеми, понимаешь, всеми. – Звук хриплого, срывающегося голоса щекотал уши, и по телу пробегал легкий озноб. – Ты больше не невинное дитя. У тебя будет сила. – Женщина положила свои костлявые кисти на живот Зое, и ее пронзила нечеловеческая боль. – Все. Мы уходим. – И она двинулась к окну, плавно превращаясь в размытую тень. Зоя смотрела вслед глазами, полными слез от боли.