Больничные будни – тяжелая школа изнанки жизни. Я видел, как муж, узнавший о смерти жены, интересовался только квитанцией на ее грошовые серьги. Как родители разбившегося в лепешку еще живого пятнадцатилетнего мотоциклиста, возбужденные, прибежали с бутылкой шампанского, как на праздник, хлопотать, чтобы мы не слишком усердствовали, уж больно непослушным он рос. Как дочь, получившая известие о кончине матери, принялась радостно щебетать о сегодняшнем своем дне рождения и о том, что впервые его никто не испортит.

В реанимации молодые обычно ведут счет своим победам, рассказывают, кого и как они вытащили с того света. Я тоже таким был. Потом поутих. Потом и вовсе замолчал. Когда мне Витя Волохов рассказал про того доктора из Южной Африки, пионера трансплантации сердца, Кристиана Барнарда и его козу.

Однажды доктора Кристиана Барнарда пригласили на ранчо к президенту США, которым в ту пору был Линдон Джонсон. Барнард тогда находился в зените мировой славы, ну еще бы, первый в мире врач, осуществивший пересадку сердца и сделавший потом таких операций великое множество.

Тогда, в процессе беседы, президент Джонсон поинтересовался, сколько же всего знаменитый хирург спас жизней. Доктор Барнард внимательно посмотрел на президента.

– Одну, – сказал он и немного погодя повторил: – Я спас одну жизнь!

И начал рассказывать недоумевающему Джонсону о том, как давным-давно, в начале своей врачебной карьеры, его срочно вызвали на ферму в сотне километров от Кейптауна.

– Меня пригласили к умирающему от пневмонии фермеру, он был без сознания, его трясло в лихорадке, ситуация была критическая. Я решил остаться с ним до утра, пытаясь имеющимися у меня средствами добиться положительного исхода. Но к середине ночи улучшение так и не наступило. Тогда супруга больного, видя, что лечение не возымело эффекта, спросила меня, не пора ли испытать проверенный способ, к которому в подобных ситуациях прибегают местные знахари. Способ заключался в том, что резали козу, а ее шкурой обматывали грудь больного. “Не пора ли, доктор, резать козу?” – поинтересовалась она. “Знаете, – сказал я, – давайте подождем еще немного!” Уж очень было обидно, потратив на учебу столько лет, пользоваться таким диким методом. Вместо этого я решил продолжать лечение.

Под утро температура у фермера спала, он пришел в себя, а еще через некоторое время, убедившись, что состояние стабилизировалось, я попрощался с хозяевами. На лужайке около дома привязанная веревкой к колышку паслась коза. “Коза, сегодня я спас тебе жизнь!” – обронил я, проходя мимо. То был редкий случай, господин президент, когда сказанное не являлось преувеличением!

Была такая “коза” и у меня. Звали ее Анатолий.

Надо сказать, что впоследствии, как и любая легенда, история эта обросла немыслимыми деталями, настолько фантастическими, что я, когда слышал пересказ, порой и сам не узнавал тех событий, которые в действительности произошли зимой восемьдесят пятого. И ни в одном из вариантов почему-то никто не упоминал Веру Донцову. Наверное, потому, что она проработала у нас всего ничего. Так, несколько месяцев.

А я сейчас соберусь с мыслями и попробую рассказать, что же там произошло на самом деле.

Наша новая медсестра Вера Донцова была трехнутая на электрокардиографии. А что тут особенного? У каждого свой бзик, такие люди мне даже более понятны, чем те, у которых нет явных увлечений. Кто-то крючком вяжет, кто-то кошек разводит, кто-то собирает спичечные коробки, кто-то болеет за команду “Ауди”. Вера Донцова приходила на каждое дежурство с толстой общей тетрадкой, куда вклеивала ленты ЭКГ и к каждой писала подробное пояснение. У кого эта кардиограмма снята, когда и с каким диагнозом лежал больной и какова судьба этого больного. Вера сначала пыталась показывать нам свою тетрадку, но она всем была по барабану.

Врачам хватало и так, а медсестры считали подобное поведение блажью и даже не скрывали своего отношения.

– Охота тебе всякой фигней заниматься! Ты че, самая умная? – говорили ей. – Если у тебя время лишнее есть, вот лучше пластырь на подключички нарежь!

А мне стало жалко Веру, я тогда подошел первым и попросил взглянуть на тетрадь. Вера просияла и раскрыла передо мной свое сокровище.

– Вот смотри, Леша, это бигеминия, а это атриовентрикулярная блокада, тут узловой ритм, а здесь мерцание предсердий…

Я перелистывал страницы, а Вера сидела рядом и, как завороженная, шептала названия нарушений проводимости, ритма и прочих состояний, возникающих в сердечной мышце.

– Вера, – спросил я, – а где жемчужина твоей коллекции, покажи!

По тому, как загорелись Верины глаза, я понял, что дал точное определение, это была именно коллекция. Но через минуту тень упала на ее лицо.

– Нет у меня жемчужины этой! Пока нет! Если б ты знал, Леша, – произнесла она с чувством, – о чем я мечтаю! Снять пленку в самый последний момент перед остановкой сердца. Потом еще одну на непрямом массаже, а уже после того как сердце запустят, третью!

Понятно все. Значит, ради этого она и пришла сюда работать. Коллекционеры – люди одержимые. А когда Вера вышла на первые сутки, мы разговорились и даже выяснили, что у нас есть общие знакомые. После седьмого класса я поехал в пионерлагерь “Березка”. В нашем отряде был дико заносчивый и задиристый парень Юрка Донцов. Никому не давал прохода, тиранил всех по кругу, маленький отрядный деспот. Когда очередь дошла до меня, я вывел его за территорию и хорошенько надавал по зубам.

Он сразу стал на удивление кротким, милым и покладистым. Так я нашел к этому сложному подростку подход.

Как выяснилось, Вера доводилась ему старшей сестрой. К тому же она закончила то же училище, что и я, только двумя годами раньше. И мы с ней частенько на дежурствах вспоминали наших преподавателей. Среди них один был вне конкуренции. Учитель фармакологии Георгий Эдуардович.

У меня, как и у Веры, тоже имелось свое медицинское увлечение. Только оно было таким – тихим, без внешних атрибутов типа тетрадки. Все умещалось в голове. Как ни странно, это была фармакология. Почему я так сказал – “как ни странно”? Да все дело в том, что в училище я фармакологию не знал вовсе. То есть абсолютно.

Тому было несколько причин. Первая и, несомненно, главная – личность человека, который этот предмет преподавал, а именно самого Георгия Эдуардовича.

Внешности он был выразительной. Рыжий, с бородой, в тяжелых роговых очках. Необычайно толстый, веса в нем было не менее ста пятидесяти. А еще он всегда таскал огромный портфель из рыжей кожи, в котором была всякая всячина. Диски, книги, банка кофе, початый блок “Мальборо”, лекарства на все случаи жизни и конечно же стерилизатор со шприцами. Георгий Эдуардович страдал сахарным диабетом и постоянно подкалывал себе инсулин.

У него был очень зычный, хрипловатый, густой голос. И он мог сказать что угодно и кому угодно. Причем, сколько я помню, никто и никогда не обижался, а сами просто напрашивались и страшно радовались таким своеобразным знакам внимания. Вот только с Любой Мазутиной у Георгия Эдуардовича не задалось, но тут уж такое дело, чего удивляться.