– Тело – прах, – продолжил Мехмед, – но ради возлюбленного дух способен на многое… гм… да, на многое. И если двое сольются в едином, то будет так, как сказал поэт:

Что-то недоброе почудилось Махпейкер в том, как султан произносил эти строки, что-то затаенное блестело в тот миг у Мехмеда в глазах. Рядом снова вздрогнула Хадидже, так, будто ее объял неведомо откуда взявшийся холод.

Когда Мехмед наконец поднялся с подушек, он неторопливо обвел взглядом дворик и сделал Фатиме знак следовать за ним. Долунай расстроенно выдохнула и закусила губу, не сдержав обиды. Кому не хотелось бы получить такой же знак от султана?

Пожалуй, Махпейкер не хотелось бы. Что-то неуловимо жуткое угадывалось во взгляде Сафие-султан, отвернувшейся от происходящего и замершей, словно черная статуя скорби, а также во вздохах наставниц, опускавших головы и откровенно несчастных.

– Похоже, дело вовсе не в третьей невестке, – вполголоса заметила Башар.

– Ты тоже… видишь? – встрепенулась Махпейкер.

– Ай, да что тут видеть? Вот можно подумать, валиде с невесткой новой не справится! Или со старыми. Так может думать лишь тот, кто не знает Сафие-султан!

В этот миг Фатима обернулась и показала всем язык, явно торжествуя, – как тогда, в бане. И снова Махпейкер накрыло ощущение грядущей беды.

– Не забудь завтра принести госпоже валиде воды из чистого фонтана, – произнесла вдруг калфа, и Махпейкер с легким запозданием осознала, что обращаются к ней. Ну разумеется, она ведь по-прежнему одна из ближних служанок валиде, ее черед нести воду для умывания…

– Конечно, наставница, – поклонилась она, стараясь говорить как можно более вежливо. После дерзости Фатимы легко было произвести на калфа хорошее впечатление, а это могло означать какие-нибудь поблажки в будущем…

Взгляд наставницы слегка потеплел, она кивнула и отвернулась.

* * *

Утро было солнечным – как и предыдущее, и еще несколько таких же точно перед ним. В саду щебетали птицы, а распустившиеся недавно поздние розы источали дивный аромат.

Махпейкер легко сбежала по ступеням к Фонтану девственниц, прозванному так за дивной чистоты воду, струящуюся из него… и замерла.

Под молодой акацией сидела и плакала голая Фатима.

На ее плечах, спине и бедрах виднелись следы плетей и синяки от чьих-то сильных пальцев. На шею была наброшена петля, и поводок вторым своим концом был привязан к дереву.

Что произошло? Фатима не сумела удовлетворить султана и была наказана – не как в гареме, а жестоко, тяжелой мужской рукой?

В этом случае помочь ей никак нельзя. То, что она сидит здесь, привязанная, тоже входит в наказание. И из-за деревьев за исполнением султанского приказа могут наблюдать вездесущие евнухи – а то и сам султан, если Фатима всерьез его обидела. Ведь могла же, маленькая дуреха, еще как могла – по неумению (обучение-то не завершено!), малолетству или природной наглости. В конце концов, та, что рискнула выступить против самой валиде, и с султаном могла поцапаться, хоть от этой мысли и сводит судорогой живот, а колени наливаются свинцовой тяжестью.

Но Фатиме ни Аллах, ни шайтан не указ. Так что и вправду могла!

Значит, помогать не надо. То есть открыто помогать. Но ведь можно, проходя мимо, оступиться и вылить на несчастную таз с водой. За это, конечно, может достаться уже самой Махпейкер, однако вряд ли сильно – неуклюжесть в гареме хоть и осуждается, но не почитается неприемлемой. Научиться быть желанной и ловкой можно, это дурной характер придержать куда сложнее…

Решено, так и следует поступить. В конце концов, уж кто-кто, а Махпейкер знает, каково оно – томиться под палящим солнцем без глотка воды!

Махпейкер, старательно не глядя на Фатиму, подошла к фонтану, набрала в кувшин воду для умывания, пошла обратно… и тут воздух застрял в ее гортани, а медный сосуд вывалился из рук, окатив водою подол платья.

Фатима не плакала – у нее были вырваны глаза. И на щеках виднелись не дорожки слез, но застывшие кровавые потеки.

А поводок оказался удавкой, крепко и безжалостно захлестнувшей шею девушки. Давно уже мертвой. Успевшей закоченеть.

Махпейкер не помнила, как она бежала обратно, спотыкаясь и нелепо взмахивая руками, как Рухшах самолично подала Сафие-султан таз, полный кристально чистой воды, невесть кем принесенной… Помнила лишь руки валиде, перебирающие ее волосы, и повелительный голос, тоже обращенный невесть к кому (кажется, мелькнули на периферии зрения чьи-то незнакомые тени):

– Оставьте девочку в покое! Довольно с нее. Она увидала не то, что должна была видеть. Но она будет молчать, верно?

Махпейкер судорожно кивнула, давясь рыданиями.

– Вот так, милая. Успокойся. На, выпей отвара и приляг…

Кажется, в отвар были подмешаны какие-то совсем особые травы; по крайней мере Махпейкер заснула почти мгновенно. А потом стало легче.

И, вспоминая мертвую Фатиму, Махпейкер осознала все-таки, какие знаки посылал ей Аллах, пытаясь оградить неразумную от того, что ждало ее, поддайся она на уловки чудовища.

А еще Махпейкер поняла, что именно испытывала она каждый раз, глядя на великого султана Мехмеда.

Это чувство называлось гадливостью.

Шепот, глухие голоса, едва заметные покачивания головой, предупреждающий взмах ладони… Гарем словно создан из сплетен и недомолвок, они скользят по коридорам, точно змеи, висят над головой каждой наложницы, как те шелковые удавки, которыми душат султанских сыновей и братьев. Кровь Османов проливать нельзя, а нынче это правило, если судить по гаремным пересудам, было нарушено.

Махпейкер шла – почти бежала – по длинным извилистым коридорам дворца, пытаясь осознать, зачем она это делает, что именно делает, но все заслоняла лишь одна мысль: Ахмед жив.

Кажется.

Точно гаремные сплетни не утверждали ничего. Но что-то все же случилось вчера, и кто-то из султанских сыновей пострадал.

А кто-то пролил кровь брата.

Махпейкер пытались удержать – и Башар, и Хадидже чуть ли не повисли у нее на плечах. «Куда ты, глупая? Зачем? Вот только тебя в павильоне «Клетка» недостает! Будет нужда – вызовут, неужели сама не понимаешь? А сейчас сиди тихо, как попугай в накрытой клетке, не высовывайся!» Она вырвалась. И сейчас мчалась, не разбирая дороги.

А впрочем, все же разбирая. Еще во времена их счастливых, беспечальных посиделок с Доганом и Карталом Ахмед, посмеиваясь, показал девушкам потайной ход. Забавный такой, смешной, они этот ход называли «Два чулана и подвал». Вначале нужно было отпереть одну комнатенку, где хранились всякие старые халаты. Открывалась она легко: замок там висел только для виду. Оттуда скрытая пыльной шторой арка вела в другую комнатушку, еще более тесную, лишенную окон. Туда еще при дедушке Ахмеда сгрузили старые кувшины водоносов, большие, простой лепки – да так, видно, и забыли об этом. Султанские сыновья разгребли завал глиняных уродцев, обнаружив под ними люк, плотно прикрытый крышкой, сливающейся с полом, почти незаметной. Вот тут уже приходилось попотеть, чтобы откинуть эту крышку. Впрочем, когда Ахмед вставил туда железное кольцо, открывать подвал стало значительно легче.