Светловолосая девушка с длинным охотничьим луком в руках, большая собака, в ужасе перед Бобиком прижавшаяся к ее ногам, и подвешенный к поясу охотницы заяц со следами крови на шее.

Бобик чинно сидит на заднице и рассматривает их с интересом, как забавные игрушки, которые могут дать ему играть, а могут и не дать.

Девушка, трепещущая перед Адским Псом, перевела взгляд на меня, вздрогнула и подняла лук в боевую позицию.

— Ты кто?

— Друг, — ответил я дружелюбно.

— Ты воин, — возразила она.

— А воин не может быть другом? — поинтересовался я. — Понятно, вы здесь натерпелись от воинов…

Я соскочил на землю, нужно чуть размять ноги.

Девушка вздрогнула, прицелилась в меня из лука.

— Не подходи! — вскрикнула она жалобно.

Я улыбнулся как можно дружелюбнее.

— Да брось, я не враг.

— Все равно не подходи, — велела она как можно строже, но получилось плохо. — Иначе выстрелю!

Я сказал так же легко:

— Если хочешь, выстрели. Но это не самое страшное.

Она отступила на шаг, но я продолжал подходить к ней. Она вскрикнула совсем плачущим голоском:

— Не подходи! Моя стрела проткнет тебя насквозь!

— Перестань, — сказал я мирно, — не дури…

Лук у нее простой, хоть и в хорошем состоянии, магию я бы в нем зачуял, умею, когда сосредотачиваюсь.

Видимо, я сделал слишком резкое движение в ее сторону, она вскрикнула и отпустила тетиву. Я чуть отклонился и ухватил стрелу на лету.

Она в страхе расширила глаза, а когда опомнилась и поспешно выхватила из колчана другую, я уже был рядом и уверенно взял из ее ослабевшей руки древко лука.

— Я не враг, — сказал я ласково.

Она прошептала в смятении:

— Что ты хочешь?.. Будешь меня насиловать?

— Я бы не прочь, — признался я, — есть во мне эта гаденькая черта, вот взял бы и оттянулся во всю ширь всей фрейдовской натуры… но я вот что-то за всю жизнь так и ни разу… гм…

Она в ужасе отшатнулась.

— Хочешь сейчас?

— Хочу, — признался я. — Еще как!.. Но не буду.

Она чуть перевела дух, но, все еще напряженная так, что вся дрожит, как осинка на ветру, спросила с недоверием:

— Правда?

— Клянусь твоими персями, — сказал я. — Понимаешь, поддаться животным желаниям — это так сладко, что просто не знаю, целая минута счастья, но потом, увы, неделя стыда! Вот такое я совестливое животное, сам себе удивляюсь. А смирить в себе скота — потом ту же неделю, а то и месяц хожу гордый, будто льва задавил голыми руками. Хотя кто знает, кто там у всех нас внутри.

Она робко улыбнулась.

— Значит…

— Значит, — сказал я, — не трусь, мышка. Я вот смотрю на тебя и понимаю: буду два месяца ходить гордым!

— А сейчас?

Я с удовольствием посмотрел на ее милое лицо.

— Говорю же, с удовольствием бы, но я знаю, как это получить и без насилия над свободной и демократической личностью в духе базовых либеральных ценностей. Ну, ты поняла?.. А я нет. Но это неважно. Ты тоже выстрелила так, чтобы меня ранить в плечо, а могла бы целить в сердце, из-за этого я едва поймал твою стрелу!

Она сказала жалобно:

— Кто ты? Я слышала об умельцах, что ловят стрелы, но чтоб вот так встретить…

— Ого, — сказал я хвастливо, — я еще тот умелец. Нет-нет, не бойся, я же сказал, буду вести себя как целомудренный Иосиф!.. Не ради твоей девственности, да хрен с нею, а ради возвеличивания себя, неповторимого и замечательного!

Она посмотрела исподлобья, голос ее прозвучал тихо и без всякого ехидства:

— Вижу, вы себя очень любите.

Я изумился:

— А как же? Это же основа демократического общества! Любовь к себе и полное равнодушие к соседу, что интеллигентно называется политкорректностью. Ты себя тоже должна, просто обязана любить! Я зрю в будущее и вижу торжествующий приход всеобщего эгоизма и пофигизма! Если у тебя с этим проблемы, то я могу тебя, как гуманист, возлюбить…

Она испуганно отшатнулась.

— Ой, не нужно…

— Глупая, — сказал я отечески, — это ничего не имеет общего с изнасилованием. По крайней мере, в терминах. Но ты мне скажи, с чего ты взялась охотиться? Разве не должна, аки дама, сидеть у окошка и вышивать крестиком?

Ее лицо помрачнело, она покачала головой.

— Я не из благородных, это первое. Второе… это сперва армии Карла здесь сожгли все, потом недавно прошел Мунтвиг… Мы давно уже всем селом живем в лесу. На полянах ухитряемся выращивать зерно, в загонах держим скот, многие живут охотой… Я с детства приучилась помогать отцу. Теперь вот охочусь сама. У меня трое младших братишек, мама часто хворает.

Я вздохнул, сказал твердо:

— Я беру эти земли под свою защиту!.. Мне совсем не важно, кто здесь король. Отныне здесь всегда будет мирная жизнь. Никаких великих подвигов, когда реками льется кровь!..

Она что-то ощутила, подошла без страха и поцеловала мне руку. Я поднял ее и в свою очередь поцеловал в лоб, что она приняла без всякого ужаса.

Затрещали кусты, выметнулся Бобик с задушенным оленем. Повинуясь моему жесту, положил добычу у ее ног и отступил.

Я тронул Зайчика, и мы все трое понеслись между деревьями, стараясь выбраться из леса.

Норберт все так же едет во главе небольшого отряда, все остальные идут разъездами впереди, справа, слева и даже сзади, но на этот раз с ним Клемент и Сулливан, самые могучие бойцы, ударная мощь, а их отряды передвигаются далеко позади, охраняя пехоту Макса, еще не веря, что бесконное войско способно защищаться само и даже охранить от бед конницу.

Я сказал бодро, не давая им раскрыть рты для обвинений в необдуманной лихости:

— Хорошая новость для любителей размяться!.. В пяти милях впереди обнаружен отряд противника!.. Большой. Но недостаточный, чтобы обрушиваться всей армией.

Сулливан встрепенулся первым.

— Ваше высочество?

— Вы поняли верно, — ответил я.

Клемент прогудел более рассудительно:

— Сколько их? Каковы их позиции?

— Не больше двух тысяч, — заверил я. — Явно местный лорд собрал всякий сброд и решил присоединиться к Мунтвигу. Во всяком случае, его знамя там реет слишком гордо.

Сулливан проревел сердито:

— Что значит реет? Кто разрешил?..

— Может, — обронил Норберт, — там просто разбойники, что объединили несколько шаек и решили назваться войском.