Херцфельд задумчиво покачал головой, включил поворотники, сигнализируя, что выезжает на автостраду, а потом проговорил:

– Послушай внимательно и поверь, что я не сделал этого не просто потому, что моя дочь попросила меня не привлекать полицию, а из-за того, что все не так просто. Горячей линии с местом стоянки вертолетов, куда можно легко позвонить, не существует. Да, Федеральное ведомство уголовной полиции Германии – это могущественная организация, однако в ней действует своя бюрократия и различные предписания. – Профессор замолчал на мгновение, а потом добавил: – Но я попробую.

– Хорошо. Я вовсе не хочу смотреть, как Эндер умирает. Мне и без того страшно. От мысли, что маньяк вернется, чтобы насадить меня на кол, как эту старуху, я вот-вот в штаны наделаю.

В этот момент Ингольф, сидевший рядом с Херцфельдом, инстинктивно сделал ногой движение, как будто нажимая на тормоз, – Пауль слишком резко вошел в поворот.

– Что ты сказала? – переспросил Херцфельд, чувствуя, как кровь стала приливать к его лицу.

– Я не хочу оставаться здесь дольше, чем нужно, – со вздохом ответила Линда. – Так что позвони своим копам и скажи им, что…

– Да нет, – взволнованно перебил ее Пауль. – Ты что-то сказала про кол.

– Сказала. Так оно и есть.

В этот момент Херцфельд утопил педаль газа до пола, и «порше» помчался по полосе обгона с невероятной скоростью.

– Ты хочешь сказать, что в тело Фредерики Тевен ввели продолговатый предмет? – уточнил профессор, повысив голос, чтобы заглушить дорожный шум.

– Да нет, я хотела сказать, что кто-то вбил ей в задницу палку! – яростно прокричала в ответ Линда. – Проклятье! Какое теперь это имеет значение?

– Вытащи ее! – потребовал Херцфельд, идя на обгон через две полосы.

При этом стрелка тахометра, показывавшего число оборотов, перепрыгнула в красный сектор, и это означало, что мотор функционирует в режиме максимальной мощности.

– Ты шутишь или совсем с ума сошел? – после непродолжительного молчания поинтересовалась Линда. – До знакомства с тобой моя жизнь и так была превращена в настоящий ад, а теперь я торчу в настоящей заднице. Если бы я не помогла тебе, то мне не пришлось бы сейчас ожидать спецназа в надежде, что он вовремя вытащит меня отсюда.

– Послушай, Линда! Я клянусь тебе всем, что мне дорого, в том, что найду способ самое позднее через два часа быть рядом с тобой.

Ингольф с сомнением посмотрел на профессора, но тот не обратил на него никакого внимания и, глядя на дорогу, проговорил:

– А до тех пор у тебя есть выбор: либо сидеть сложа руки, глядя на трупы, либо помочь мне найти место, где прячут мою дочь.

Линда промолчала, и тогда Херцфельд рассказал ей о том, что он увидел на экране ноутбука Мартинека в самом начале видеозаписи. Как его бывший коллега сжимал в руке черенок от метлы и о насечках на нем, которые Свен нанес ножом.

Теперь эти кадры из видеозаписи приобретали зловещий смысл.

– До сих пор Мартинек оставлял мне сообщения непосредственно в трупах. Сейчас же, боюсь, он врезал известие в черенок.

– А я боюсь, что ты меня просто используешь, – заявила Линда и отключилась.

– Проклятье! – в сердцах воскликнул Херцфельд и стукнул кулаком по отделанному кожей рулю.

– Гм, – буркнул себе под нос Ингольф, которому стало заметно лучше.

Во всяком случае, его зубы больше не выдавали дробь и позволяли произносить слова членораздельно:

– Два часа, говорите?

При этом он кивнул в сторону экрана навигатора, на котором в тот момент высвечивалось расстояние до побережья.

– Даже если мы будем держать такой же темп… – начал было фон Аппен, но умолк, увидев, как Херцфельд включил левый поворотник, чтобы заставить впереди идущие машины покинуть полосу обгона. Однако через мгновение он все же не выдержал и заявил: – Такое просто невозможно.

После этого он опять внимательно посмотрел на профессора, который одной рукой лихорадочно листал адресную книгу своего мобильного телефона, едва не выдергивая мобильник из подставки.

– У меня такое впечатление, что среди ваших контактов есть телефон настоящего супермена, – пробормотал фон Аппен.

– Что-то вроде этого, – ответил Херцфельд, найдя наконец нужную запись.

Профессор нажал на символ, изображавший зеленую телефонную трубку, отгоняя от себя мысли о том, что этим звонком он окончательно подписывает смертный приговор своей дочери.

– Какие еще извещения? – спросили на другом конце телефонной линии.

– Никаких, кроме записи на автоответчике Ханны, – ответил Пауль.

– День похищения?

– Не знаю.

– Доказательства причастности Мартинека?

Немногословного человека, ответившего сразу же после первого сигнала вызова Херцфельда угрюмым «Да», звали Флориан Лейтнер, и был он руководителем оперативными действиями Федерального ведомства уголовной полиции Германии.

– Вскрытием трупов должен заниматься профессионал, – заявил своему коллеге Херцфельд. – И спрятанные в трупах указания навели меня на след. Кроме того, я лично смотрел видеоматериал, подтверждающий причастность Мартинека.

Профессор быстро перестроился и стал излагать факты в манере, в которой изъяснялся комиссар. При этом он обратил внимание, что краткость доклада в определенной степени помогала ему дистанцироваться от всего этого ужаса.

– К сожалению, компьютера с записью, на которой Мартинек проводит незаконное вскрытие, у меня нет.

При этом Херцфельд вспомнил, что монитор от ноутбука по-прежнему лежит на причале возле озера.

– Условия?

– Никаких. Я подозреваю, что это месть.

– Звучит нехорошо, – почти сочувственно пробормотал Лейтнер, что никак не вязалось с характером его взаимоотношений с Херцфельдом.

Дело заключалось в том, что Херцфельд и Лейтнер терпеть не могли друг друга, а причина крылась в патологической ненависти Лейтнера к жителям бывшей ГДР. Будучи начальником отдела по борьбе с незаконным пересечением границы и по противодействию принуждению к проституции, он не скрывал своей неприязни ко всему и к каждому, кто имел отношение к ГДР. Лейтнер без особого распоряжения даже не ездил в восточные районы Берлина, воспринимая это как принуждение к работе в Трептове. Он написал персональную жалобу в Конституционный суд о нарушении органами государственной власти гражданских прав жителей западной части Германии при введении надбавки к подоходному налогу и налогу на корпорации, поскольку эти денежные средства направлялись на развитие новых федеральных земель. Лейтнер вообще считал воссоединение Германии большей трагедией, чем Чернобыль и Фукусима, вместе взятые.