– Габриэле, – шепчу я в темноте.

– Ммм, – мычит он сквозь сон.

– Тебе понравилось?

Его рука вяло опускается на мое плечо.

– Sì. Очень.

Улыбка приклеилась к моему лицу.

– Мне вернуться в свою комнату? – шепотом спрашиваю я, потому что считаю, что таковы правила, а сама хочу, чтобы он умолял меня остаться.

– Sì, – отвечает Гэйб, – увидимся утром, carissima.

– Да, хорошо.

Спустя секунду его дыхание становится спокойным, как волны прилива, набегающие на океанский берег.

Я на цыпочках иду по дощатому полу. Габриэле прав: надо соблюдать приличия, в конце концов – в этом доме живут дети.

Я открываю скрипучую дверь и, перед тем как выйти, вглядываюсь в темную комнату, которая еще хранит наши запахи.

– Grazie, Габриэле, – шепчу я.

Уходя, я оставляю дверь открытой, на случай, если он вдруг позовет меня обратно в свои объятия.

Когда я захожу в нашу спальню, Люси начинает ворочаться. Я очень медленно, чтобы не разбудить кузину, ложусь на кровать. Едва моя голова касается подушки, Люси поднимает руку и ощупывает тумбочку, пока не натыкается на часы. Смотрит на них и констатирует:

– Два часа ночи. Хорошо погуляли?

Я не в силах сдержать радость, она так и распирает меня.

– О, Люси, я никогда не забуду этот день. Гэйб просто потрясающий.

Кузина стонет и переворачивается на бок:

– Тогда какого черта ты не пришвартовалась?

– Куда?

– Ты должна была закончить начатое, Эм. Гэйб – мужчина. А мужчины всегда только этого и ждут.

Я могла бы рассказать Люси правду, это наверняка произвело бы на кузину впечатление. Но я не стану ничего ей говорить. Это мой секрет. Мой и Габриэле.

– Спокойной ночи, Люси.

Когда я просыпаюсь, в комнате еще темно. На часах на прикроватном столике тринадцать минут пятого. Воспоминания о том, что случилось этой ночью, накрывают меня горячей волной. Я закрываю глаза и улыбаюсь. Я это сделала. Я влюбилась. Или подпустила любовь так близко, как никогда в своей жизни. Меня переполняют гордость и чистая, без каких-либо примесей радость.

Когда мы с Габриэле встретимся снова? До Рождества еще целых два месяца. Я приглашу его в Нью-Йорк. Я позволяю себе пофантазировать, и у меня сладко замирает сердце. Я украшу Эмвилл и приготовлю свои фирменные праздничные блюда. На это Рождество куплю настоящую елку. Мы вместе ее выберем. Папа обязательно полюбит Гэйба. А как же бабушка? Ничего, она как-нибудь переживет. Представляю, в какой восторг придет Дария. А Люси и Мими будут спасены!

Я трясу головой. Нельзя забегать так далеко вперед, надо притормозить. Но Поппи права: почему бы и нет? В этой жизни нет ничего невозможного. Тетя и впрямь сдержала свое обещание – сняла фамильное проклятие.

Я переворачиваюсь на бок. Может, разбудить Люси? Так хочется обо всем ей рассказать. Она была права, когда упрекала меня. Я дезертировала с поля боя и никогда не давала любви шанса.

Пытаюсь в темноте разглядеть на кровати напротив очертания кузины.

– Люси?

Ее постель кажется плоской, а в комнате подозрительно тихо. Я не слышу, как Люси сопит во сне. Приподнимаюсь на локте, глаза постепенно привыкают к лунному свету. Я сажусь и включаю лампу на прикроватном столике.

Кровать Люси пуста.

Мне становится дурно. Нет. Нет! Она бы никогда так со мной не поступила. Я вскакиваю, тру виски и пытаюсь найти разумное объяснение. Она, наверное, в ванной. Или уже спустилась вниз.

Но свет в ванной выключен, и у моей кузины нет привычки вставать в пятом часу утра.

Боже, ну до чего же мне плохо!

Я выхожу из комнаты и тихо, на цыпочках, спускаюсь по лестнице. Никогда еще я так не желала, чтобы интуиция подвела меня.

Пожалуйста, пусть она будет открыта!

Прохожу в конец коридора.

Дверь в комнату Гэйба, та самая дверь, которую я накануне оставила нараспашку, плотно закрыта.

День седьмой. Треспиано

Выдергиваю из шкафа чемодан и швыряю его на кровать. Я не стану плакать. Выдвигаю полку и охапками перекладываю свои вещи в чемодан. Надо немедленно уехать отсюда. Я не вынесу, если увижу Гэйба. Смогу ли я когда-нибудь простить Люси? Наше чертово путешествие продлится еще двое суток. Сорок восемь мучительных для меня часов.

Рука натыкается под легинсами на что-то твердое. Это мой блокнот. Я уже два дня ничего не писала. Достаю с полки блокнот и прижимаю его к груди, как незаслуженно брошенного друга. Потом нахожу авторучку.

Отодвинув чемодан в сторону, усаживаюсь на кровати, облокотившись на спинку, и начинаю быстро-быстро писать. Слова бурным потоком выливаются на бумагу: одна страница, затем вторая. Я еще никогда так легко и с такой откровенностью не описывала свои эмоции.

Когда спустя два часа Люси входит в комнату, у меня готовы три главы новой книги. Пожалуй, это не будет роман со счастливым концом.

Волосы у Люси спутаны, ясное дело – после бурного секса. Она в пижаме: хлопчатобумажные шорты заела попа, тесная майка на бретельках сидит на ней, как нарисованная.

– Эмили? – Кузина отступает на шаг; она улыбается, но вид у нее виноватый. – Ты нынче рано встала.

Девушка, которая обычно до полудня еле ворочает языком, сейчас бодра и весела.

– И уже начала собираться? – Она показывает на мой чемодан. – Ты меня удивляешь. – Люси плюхается на кровать и обводит комнату взглядом. – Так не хочется отсюда уезжать.

Я резко захлопываю блокнот:

– Еще бы тебе этого хотелось!

Кузина внимательно смотрит на меня, хмурится, а потом отворачивается и с досадой произносит:

– Вот дерьмо! Так ты за мной следила?

Я стискиваю зубы, чтобы не наговорить лишнего.

Люси опускает голову:

– Эм, пожалуйста, не злись на меня.

И тут я срываюсь:

– Ну конечно! Ты, наверное, ждешь моего благословения? Господи, это отвратительно!

Люси заливается краской:

– Не осуждай меня, Эмили! Пожалуйста! Мне так нужна сейчас поддержка. Неужели ты не понимаешь? А я-то, дура, в глубине души надеялась, что ты отнесешься к этому спокойно.

– Спокойно? – Я сама пугаюсь злости, которая звучит в моем голосе, но одновременно это и приносит мне облегчение. – Ты решила, что Эм – половая тряпка и, как всегда, безропотно примет удар? – Я расставляю руки в стороны. – Вперед, Люси, воткни мне в сердце еще один нож! Унижай меня, как Дария и бабушка! Вытри о меня грязные ноги, не стесняйся!