Флаг Нахид.

Акиса, вероятно, тоже узнала это знамя.

— Я ее убью, — поклялась она. — Я всажу ханджар Любайда в ее лживое сердце, вырежу его и подарю на блюде ее Афшину.

Ни малейших сомнений в том, кого она имеет в виду, не возникало. Но, приглядевшись к нахидским знаменам, Зейнаб приметила в них что-то необычное:

— Я вовсе не уверена, что за этим стоит Нари.

Акиса резко повернулась к ней:

— Да бога ради, что происходит с твоим семейством, стоит только завести разговор об этой девке? Конечно, она стоит за этим! Это ее флаг висит над дворцом! Это ее Афшин убивает людей в твоем доме!

В голове Зейнаб в одно мгновение промелькнуло все, что она знала о своей сестре поневоле, о своей невестке. Нари умела выживать, умела преодолевать трудности и делала это блестяще. Она пересилила Гассана и защищала своих соплеменников с яростным прагматизмом, которым Зейнаб всегда безмолвно восхищалась. Она была коварной и способной.

Но Зейнаб никак не видела в ней убийцу.

— Я не думаю, что это была Нари, — сказала она теперь с бо́льшим пристрастием. — Не думаю, что она спланировала этот бунт.

Судя по выражению на лице Акисы, она теперь взвешивала, не пронзить ли ей ханджаром сердце Зейнаб, а не Нари.

— И кто же тогда?

— Не знаю. — Зейнаб снова принялась разглядывать нахидские знамена, полоскавшиеся на ветру под бледно-голубым небом над дворцом. А внизу, под дворцом распростерся город: дома с закрытыми ставнями, магазины, школы и храмы, десятки тысяч людей, которые называли этот туманный волшебный город с его историей насилия своим домом. Сколько народу из них видело, как исчез флаг Кахтани. И вселило ли это зрелище страх в их сердца, чувство неопределенности — ведь они теперь не знали, кто ими правит?

«Им все равно, кто ими правит». Да и что означало теперь слово «правит»? Их волшебство исчезло, тысячи были убиты, а их город превратился в кровавые руины. Ее соплеменников вряд ли волновало, какой флаг висит сегодня над городом. Они, наверное, прятались со своими детьми или рыскали по городу в поисках еды и припасов, прежде чем начнется настоящий хаос, неизбежный, когда ты оказываешься на завоеванном острове без надежды его покинуть. Они, скорее всего, оплакивали своих убитых и планировали возмездие.

«Дэвабад прежде всего». Такой была постоянная мантра ее отца, его предупреждение, и теперь Зейнаб впервые в жизни поняла, что же значат эти слова. Прежде всего народ Дэвабада. У Зейнаб не было времени оплакивать братьев. Горевать об отце или молиться о том, чтобы ее мать и Ваджед вернулись и спасли их.

Никто не собирался их спасать.

— Хорошо, — сказала она, обращаясь скорее к себе, чем к кому-то другому. — Хорошо. — Зейнаб отошла от окна, ее движения стали выверенными, точными. — Я хочу поговорить с солдатами, какие у нас остались, и убедиться, что эта предполагаемая стена надежно защищает нас от остального города. Все гезири, жаждущие отмщения, могут направить свою энергию на поиски выживших в том, что осталось от цитадели, и в зданиях, рухнувших при землетрясении. Возможно, они ранены, и у нас мало времени спасти их. Все, у кого проблемы, могут обращаться к нам.

— К нам? — повторила Субха.

— К нам, — твердо ответила Зейнаб. — Идем, доктор, я хочу поговорить с твоими пациентами-дэвами.

Мунтадир

Эти события происходят в конце «Золотой империи». Спойлеры ко всем трем книгам.

— Господи боже, какое прекрасное зрелище, — восторженно сказал Мунтадир, увидев, как горит его брачный контракт.

Нари чокнулась своей чайной чашкой с его:

— За конец худшего в мире политического брака.

— Ты не считаешь, что огонь — это уже нечто избыточное? Ведь и Картир, и этот твой пациент-имам уже законным образом расторгли брак?

— Я думаю, что огонь точнее всего отражает мое отношение к нашему браку.

— Я рад, что мы хоть в чем-то пришли к согласию. — Мунтадир пошевелился на подушках, чтобы облегчить боль в спине. Хотя чувствовал он себя лучше, чем прежде, когда его только освободили из подземной темницы — тогда его брату и Джамшиду в буквальном смысле пришлось нести его на руках, — его тело все еще было безобразно хрупким, и после малейшего движения ему приходилось переводить дух.

Нари обратила на это внимание.

— Поешь, — сказала она, подталкивая к нему чашу с манной кашей, которую она пыталась скормить ему все утро, словно он был капризным ребенком. — Ты настоящий скелет.

— Очень недобрая характеристика. К настоящему времени я уже похож на гуля, не совсем лишенного привлекательности. — Мунтадир помотал истонченным запястьем. — Насколько я понимаю, это было условием моего освобождения отсюда.

— Я бы хотела, чтобы ты провел в лазарете еще несколько дней. Тебе нужен отдых.

— И это говорит женщина, которая менее двух дней назад, двигая горы, упала в обморок от напряжения, но уже вернулась на работу. — Нари недовольным взглядом посмотрела на Мунтадира, а тот поднял руки в примирительном жесте — его бывшая всегда немного пугала его. — Тут у меня Зейнаб совсем рядом за углом. Она будет ухаживать за мной и засовывать мне в рот еду еще нахальнее, чем ты, клянусь тебе.

— Хорошо. — Пристальный взгляд Нари (если только это можно было назвать пристальным взглядом, потому что Мунтадир привык видеть в нем только различные уровни агрессии: от желания сжечь весь мир до желания сжечь персонально его) теперь пронзал его с большего расстояния — она отодвинулась от него и взяла в руку свою чашку чая. — Али остается с вами двумя?

— Зейди не давал о себе знать с того дня, как оставил лазарет, но я и не ждал от него иного. Я думаю, гражданский хаос, в котором он может изматывать себя до изнеможения, переписывая налоговый кодекс и превращая тронный зал в благотворительную столовую, это настоящий рай для моего брата.

— М-м-м. — Нари издала звук, который был тщательно выверен таким образом, чтобы в нем не слышалось ни удовольствия, ни неудовлетворенности.

Губы Мунтадира искривились в то, что можно было бы назвать улыбкой, если бы он чувствовал, что снова может улыбаться.

— Зейнаб говорит, что вы двое держались за руки у тебя в кабинете.

Ага, вот оно. Он снова ощутил на себе ее убийственный взгляд. Однако дразнить самую опасную персону из тех, с которыми он спал, было предпочтительнее, чем обсуждать куда как более опасные темы вроде его подорванного здоровья, психического состояния и будущего, которого он не мог увидеть.

— Она говорит, это