Что Анна Иоанновна и сделала в самом скором времени. Князя Василия Лукича Долгорукого она, изорвав кондиции в клочки, пребольно ухватила пальцами за нос да едва не сломала его:

– Вы, Долгорукие, думали меня за нос водить? Ну так я тебя поведу!

А Алексею Григорьевичу новая государыня решила отомстить горше всей его фамилии: за то, что с пеной у рта настаивал на непременном разлучении Анны Иоанновны с обожаемым ею Эрнестом-Иоганном Бироном, бывшим в Митаве ее секретарем и любовником, а также тайным отцом ее детей.

Как странно в жизни бывает: порешит человек во что бы то ни стало разлучить женщину с возлюбленным, а этим возьмет да и подпишет себе смертный приговор… И добро бы только себе!

Когда Анна Иоанновна воцарилась, самому простодушному и легковерному человеку стало ясно, что участь Долгоруких ждет самая печальная. Над ними уже многие смеялись, их уже многие сторонились. После встречи новой императрицы Наталья возвращалась домой в карете через полки, еще выстроенные для парадной церемонии. Некоторые солдаты-преображенцы, любившие своего майора, кричали:

– Это отца нашего невеста!

Подбегали к окошку ее кареты, плакали:

– Матушка наша, лишились мы своего государя!

Однако нашлись и другие, которые орали:

– Прошло ваше время, теперь не старая пора!

И все-таки Наталья продолжала надеяться, что невозможно без суда человека обвинить и повергнуть опале, все еще верила в какое-то лучшее будущее. Настолько сильно верила, что торопила жениха со свадьбой. На самом деле семья, в которую она входила, была ей тошна: злоехидный князь Алексей, вечно испуганная жена его, противные дочки, а всех вредней – красавица Екатерина. Хотя ей-то было с чего вредничать – государыню-невесту не зря называли злые языки разрушенной – чтобы понадежнее привязать к себе мальчишку-императора, она, по настоянию отца, соблазнила его, а теперь тщетно пыталась скрыть от всех последствия сего поступка, которые, увы, не замедлили сказаться. Впрочем, Наталья готова была хоть с дикими зверями породниться, только бы возлюбленный князь Иван был при ней!

И вот в начале апреля 1730 года свадьбу сыграли-таки. Случилось это в знаменитой подмосковной вотчине Долгоруких – Горенках, где, бывало, живал безвыездно молодой государь и куда после его кончины удалилось семейство Алексея Григорьевича.

Свадьба оказалась весьма печальна – полная противоположность пышному, блистательному обручению! Всем казалось, что брак этот больше плача был достоен, а не веселия. Родня, Нарышкины и Шереметевы, отчаявшись совлечь неразумную девчонку с пути, который неминуемо должен был привести ее в полную пропасть, окончательно от Натальи отступилась. К тому же всяк из них за себя боялся, да так сильно, что в дом жениха невеста приехала в карете одна, с двумя только старушками-вдовами. Спасибо им, что хоть они смилостивились, не дали дочери фельдмаршала Шереметева в одиночестве отправиться к венцу…

Два дня Наталья и Иван искренне радовались своему счастью, почти забыв обо всем остальном, кроме своей любви. На третий день собрались делать обычаем положенные визиты к его родным. Как раз в то время, как уже все готово было к отъезду новобрачных из Горенок в Москву, явился туда сенатский секретарь и объявил Алексею Григорьевичу со всем семейством указ, ссылающий их в дальние деревни, но в какие – неизвестно.

От ужаса при получении этого указа княжна Екатерина родила преждевременно мертвого ребенка, по поводу чего саксонский посланник Лефорт ехидно докладывал в Дрезден: «Девственная невеста покойного государя счастливо разрешилась в прошлую среду дочерью…»

Наталья никак не могла допустить и отказывалась верить возможности такой несправедливости, какую предстояло испытать ее новому семейству. По ее малоопытности она понять не могла, как это можно без суда ссылать людей! Молодая жена принялась уговаривать мужа и свекра поехать к императрице и объясниться с нею, оправдаться. Воображала, что если они были на дружеской ноге с Петром Алексеевичем, то и с Анной Иоанновной так же случится: и к ней войдут без доклада, и новая государыня их выслушает сочувственно… Наталья также настояла все же делать свадебные визиты. И вот тут-то, объезжая по очереди всех Долгоруких, она удостоверилась: увы, можно без суда людей ссылать, потому что, оказалось, все они получили указы или ехать в дальние деревни, или на губернаторские или воеводские места в дальние провинции. Например, Василий Лукич Долгорукий получил назначение сибирским губернатором. Правда, спустя несколько дней предписание изменится – он будет сослан в Соловецкий монастырь. Теперь только Наталья вполне уразумела смысл слов об искоренении всей фамилии. От кого-то раньше она слышала, будто турецкий султан подданным своим, впавшим в немилость, посылает веревку, чтобы те удавились, – ну вот теперь и в России времена подобные настали, казалось ей.

Но все же отрада ее была в том, что князь Ванечка, любимый муж, был рядом. Наталья настолько жалела его, пребывающего в великой горести, что боялась, как бы он в отчаянии чего-нибудь с собой не сделал, какого-нибудь греха. Поэтому она повсюду ходила за ним и следила за ним, все целовала, да миловала, да утешала, уверяя, обстоятельства-де непременно переменятся к лучшему и небеса вновь сделаются к ним милостивы. А между тем ей бы следовало обратить взоры от небес к земле, потому что на сборы Долгоруким было дано всего ничего: уже через три дня они должны были выехать из Горенок.

Иван был в отчаянии. Да и не привык он к мелочным заботам – все предоставил молоденькой жене, которая о практичности и запасливости имела самое приблизительное представление. Свекровь и золовки набивали карманы бриллиантами, а Наталья взяла только самое необходимое в дорогу, думая, что их скоро простят и вернут опять ко двору.

Брат Петр Борисович прислал ей на дорогу тысячу рублей. Наталья оставила себе лишь четыреста, а остальные вернула, думая, что ей вовек таких денег не издержать, и не зная, что скупые Долгорукие не собираются оплачивать ни ее с мужем питания, ни пути, ни даже сена их лошадям (в те безумные времена ссыльные отправлялись в изгнание на свои собственные деньги, сами обеспечивая собственный комфорт… у кого было чем его обеспечить).

Присылка этих денег была последней милостью, которую оказали родные Наталье – никто, ни единственный человек не явился ее проводить, только ее гувернантка Мария Штаден да крепостная горничная отправились разделить ее участь в ссылке. В весеннюю распутицу, в начале апреля, двинулись Долгорукие по рязанской дороге, только теперь узнав, что им предназначено жить в их собственной касимовской вотчине – в Селище. Одновременно с этим известием был получен приказ вернуть все жалованные прежними императорами ордена…

Селище было одной из самых плохоньких долгоруковских деревенек. Даже господский дом оказался там настолько мал и плох, что новобрачным пришлось жить отдельно, в сенном сарае у какого-то мужика. Там была их брачная постель, колючая и пыльная, на которой Наталья исступленно доказывала мужу свою любовь и на которой она зачала своего первого ребенка…