Сначала вновь прибывших поселили в полуразвалившихся кельях Воскресенского монастыря, но и тут, как всегда, не нашлось места молодым Долгоруким. Им родня отвела очередной хиленький сарайчик, который князю Ивану пришлось перестраивать и утеплять своими руками. Отыскался у него учитель – Александр Меншиков. Встретились Догорукие и Меншиковы в церкви, срубленной еще руками Александра Даниловича, который смолоду какому только ремеслу не был научен. Светлейший и избу добротную сам срубил для своей семьи, и чванливого, заносчивого сына кое-чему успел научить до того, как умер от удара, во время которого не нашлось никого, кто бы ему кровь отворил.

Александр и помогал Ивану Долгорукому отстраивать жилье. Наталья при виде дружбы, завязавшейся между двумя изгнанниками, снова ударилась в слезы. Когда плыли водою, она боялась, что утонут. Теперь плакала о том, что не утонули…

Князь Иван не переставал казнить себя за то, что по его вине, по его себялюбию столько страданий терпит жена. Мог ведь он отказаться от свадьбы, мог. И должен был сделать это. Но понадеялся на русский авось, побоялся счастье свое упустить, пожадничал себя ради – ну вот и сделал возлюбленную самой несчастной на свете.

Его раскаяние, его горе было для Натальи – как нож острый: видя его слезы, она еще сильнее страдала. Тогда князь Иван начал свои страдания таить, а пытаясь купить милость божью, ударился в благотворительность, жалуя от своих скудных (даже сверхскудных!) средств нищим. Но, строго говоря, тут было дело не только в надежде сторговаться с небесами. Страдания кого-то озлобляют, кого-то учат и даже каменных сердцами Долгоруких они научили кое-чему.

Здесь, в столь суровых краях, можно было надеяться только на себя да на доброту человеческую. А ведь каков ты с людьми, таковы и они с тобой. Испытания смягчили всех. И когда пришло императорское повеление – воротить из ссылки невинно пострадавших Меншиковых-детей, с ними уже расставались не как с бывшими врагами, а как с добрыми друзьями.

Ну что ж, если и не замолвили Александр с Александрою слова за своих товарищей по несчастью, бог им в том судья. Так ведь и не слишком-то располагала к милосердию обстановка при дворе… Впрочем, Анна Иоанновна отыскала для Александры завиднейшего жениха – Густава Бирона, сына своего любовника (поговаривали, что ее собственного тайного сына), но спустя два года после свадьбы та умерла. Александр же Александрович дожил до преклонных лет, был удостоен всех отцовых титулов – звался и фельдмаршалом, и светлейшим князем – и умер уже при Екатерине Великой.

Но господь с ними, с уехавшими, вернемся к оставшимся.

Весной 1731 года у князя Ивана и княгини Натальи родился первый сын – Михаил.

Сначала ссыльные содержались довольно строго, но потом им удалось задобрить своего пристава майора Петрова и воеводу Боровского. Воевода сей вообще был человек добрейший, дружил с Александром Даниловичем Меншиковым, помогал ему и его детям чем мог. Начал он делать послабления и новым узникам.

Правда, Алексей Григорьевич уже не успел повольней вздохнуть – он умер вскоре после приезда в Березов.

Шли годы. Ссыльные кое-как приспособились к новой жизни.

Князь Иван, человек блестящий, веселый, остроумный (чины он растерял, но ни ума, ни живости характера не утратил, они только приугасли немного), сдружился с офицерами местного гарнизона, начал водить знакомство с заезжими купцами. Им льстило свойское обращение ссыльного фаворита, а он сколько мог старался создать иллюзию прежней блестящей, разгульной жизни. Иван Долгорукий был из тех, кто сокрушаться долго не может. Это, впрочем, свойство всякой молодости, и слава богу. Вечно ощущать себя виноватым перед женой – зачем-де жизнь ей поломал? – он тоже не мог. Наталья и не попрекала, у нее и в мыслях этого не было, зато он сам старался бесчисленные упреки себе залить вином.

В числе новых приятелей князя Ивана оказался некий подьячий Тишин. Освоившись с тем, что с ним на дружеской ноге бывший государев фаворит, Тишин захотел поближе познакомиться и с бывшей государевой невестой… А между тем Екатерина полюбила поручика Дмитрия Овцына.

Дмитрий Леонтьевич находился здесь отнюдь не в ссылке и не на караульной службе состоял – он входил в состав экспедиций, организованных Академией наук для описи северного берега России и для отыскания прохода по морю из Оби в Енисей, в 1737 году он достиг устья Енисея и поднялся до Туруханска. Дела занесли его в Березов, тут он встретил Екатерину и влюбился в нее. Если бы дали им волю, они бы немедленно поженились, но пока встречались тайно и жили во грехе. И вот к ней пристал Тишин, на которого Екатерине и смотреть-то было тошно. Она дала наглому подьячему пощечину и пожаловалась брату и возлюбленному. Дмитрий жестоко избил Тишина. До утра тот лежал в своей избе, зализывая раны, а пуще – измышляя планы мести, а поутру настрочил донос сибирскому губернатору. Ну что ж, подьячий – чернильная душа, знает, что чернила иной раз до крови доводят…

Нажаловался мстительный Тишин не на то, что был бит любовником Екатерины Долгорукой, а на то, что означенный любовник состоит в стачке с братом Екатерины, бывшим государевым фаворитом Иваном Алексеевым, и оба они злословят на государыню, замышляют измену и умишки простого народа дерзают засорять богопротивными речами.

Словом, наплел семь верст до небес, где правду написал (князь Иван и впрямь был на язык невоздержан), где наврал… Донос получился внушительный и впечатление там, куда прислан был, произвел какое нужно.

Вскоре в Березов явился командующий сибирского гарнизона Ушаков с секретным предписанием – проверить донос Тишина. Он появился тихой сапой и завел дружбу с Долгоруким самым верным и самым скорым способом – начал его подпаивать. Князь Иван всегда был невоздержан во хмелю, а потому Ушаков много чего от него услышал. Не поскупился Иван Алексеевич и на «добрые слова» по поводу императрицы Анны Иоанновны… Одновременно Ушаков присматривался к тому, как содержатся ссыльные, с кем дружбу водят. А подьячий Тишин был при сем первым доводчиком до него всяческих порочащих сведений.

Ушаков тихо приехал, тихо уехал. Но спустя месяц явился снова – и тут уж грянул гром с ясного неба!

Ивана Алексеевича сначала посадили на хлеб и воду в темную яму в остроге. Еду ему спускали вниз на веревке, а Наталья, которая в то время вновь была беременна, слезно вымаливала у солдат разрешения передать лишний кусочек да позволить ей повидать мужа.

Тем временем оба брата князя Ивана, Александр и Николай, да воевода Боровской, да пристав Петров, да Дмитрий Овцын, да еще несколько десятков березовских обывателей, с которыми князь Иван Долгорукий хоть одно слово молвил, были арестованы и увезены в Тобольск. Следствие проводилось с пристрастием. Девятнадцать человек признали виновными в разных послаблениях Долгоруким и прикосновенными к «вредительным и злым словам княжны Долгорукой», то есть Екатерины, которая, конечно, тоже не скупилась на комплименты для Анны Иоанновны.

Петров был обезглавлен, Боровской и Овцын разжалованы в солдаты. (Забежим немного вперед и скажем: Дмитрий Леонтьевич Овцын попал матросом во флот и позднее принимал участие в экспедициях командора Витуса Беринга. Во время плаваний у северных берегов Сибири он произвел подробную опись Обской губы от Обдорска вдоль восточного берега, всей Тазовской губы и Енисейского залива от мыса Овцына до мыса Зверева и дослужился он до звания капитана 2-го ранга.) Братья князя Ивана были биты кнутами и разосланы в дальние монастыри. Та же участь постигла и сестер, в том числе княжну Екатерину – ее отправили в Томский монастырь в самое строгое заточение: с нею никому из послушниц даже слова молвить не велено было под страхом смерти!