это было надо. А то начала с почти главной роли и сделала все на нервной почве. И мне нужна была тренировка.

Затем был поставлен спектакль «Раздевалка» — комедия о хоккеистах. Я там играла герл-френд известного канадского хоккеиста, «по совместительству» она была порнозвездой. Там все строилось на плохом понимании английского. Это было смешно.

«Триумфальная площадь» — замечательный спектакль о Мейерхольде. Объяснить это практически невозможно. Биография Мейерхольда выстраивалась через персонажей самых известных его спектаклей. И я играла Коломбину (поскольку он начинал с комедий дель-арте), а подразумевалась Зинаида Райх. Потом «Майн Кампф. Фарс», где я играла фрау Смерть. И потом «Два Набокова» — два разных произведения объединены в один спектакль. Это мои основные работы.

— Наташа, как вы считаете, почему вы все-таки вернулись в актерскую профессию? Только ли благодаря Марку Розовскому?

— Я уверена, что если бы не попалась на глаза Розовскому, то он бы обо мне и не вспомнил. Это как раз случай — «в нужном месте в нужное время». Вряд ли я вернулась бы в профессию. За двадцать лет в Большом театре обо мне как об актрисе все нормальные люди, конечно, забыли.

— Вы — редкий случай, когда актриса смогла состояться и в балете, и в кино, и в драматическом театре. Попробовав такие разные грани одной профессии, вы нашли в них что-то общее?

— Вообще-то, да. То, что лежит на самой поверхности: хорошо, когда балерина имеет актерские данные. Самый яркий тому пример — Майя Плисецкая. Масса балерин обладает мастерством, но внутри них ничего нет, никакой энергетики. И это уже не балерина, а спортсменка. И, конечно же, никакой драматической актрисе не помешает хорошая пластика. Я когда танцевала, обязательно пропускала эмоции через себя как через актрису. Это и соединяет два разных театра.

— О кино не вспоминали, не жалели?

— Нет. А о чем жалеть? Был колоссальный период времени, когда кино вообще не снималось. И что бы я делала? Ну, если бы я не была женой известного кинорежиссера, который худо-бедно держится на плаву…

— А сейчас появляются предложения?

— Да, иногда что-то мелькает. Но это мелочи. В свое время Александр Артурович Роу мне сказал: «Вот ты начала играть главные роли, и никогда не соглашайся на вторые». И я, в общем-то, так себя и вела. А сейчас мне совершенно не стыдно сказать, что в наше время в кино хорошо платят, поэтому я соглашаюсь абсолютно на все. Только из экономических соображений. Никакую карьерную цель я уже не преследую. Я считаю, что сделала уже достаточно.

— Сын любит ваши фильмы?

— Да, в детстве он смотрел их с удовольствием, но не делал из них культа. Ведь без конца крутили и «Морозко», и «Дети Дон Кихота», и «Огонь, вода…» Для маленького ребенка это была норма, что мама все время на экране, и постоянно звучит папина музыка. (Бывший муж Наталии, Виктор Лебедев — композитор, написавший музыку к фильмам «Небесные ласточки», «Только в мюзик-холле», «Будьте моим мужем», «Пьеса для пассажира», «Гардемарины, вперед!», «Зависть богов» — авт.)

А потом Алексей осознал, что все не так просто. Как-то он ездил в Стокгольм с группой студентов на зимние каникулы, и там компания чешских девочек, узнав, что здесь сын «Настеньки», бегала за ним по пятам за автографами.

Был еще один смешной случай. Как-то он пришел из школы и сел, насупившись, в углу (а он у меня по жизни ребеночек веселый). Я спрашиваю: «Алешенька, что случилось?» Он объясняет, что Сашу на лимузине в школу привезли, а у Тани — новые окна, у Мани — новые двери… Я говорю: «Ну и что! Ну, нет у нас лимузина! А ты скажи, что мама у тебя снималась в „Морозко“, а папа написал музыку к „Гардемаринам“». Леша на это отвечает: «Я так и сказал. А мне никто не поверил».

— Да уж, такое соединение «в одном флаконе»! А у вас с мужем, несмотря на разные творческие профессии, ревности друг к другу не возникало? Как обычно бывает в отношениях двух художников.

— Нет, ревности не было. Но и помощи от него тоже. Помню, он писал музыку к телефильму «Орех Крокотук» (по «Щелкунчику»), и я ему сказала: «Вить, ну там же есть для меня роль. Предложи режиссеру, тем более что он меня прекрасно знает». Лебедев говорит: «Зачем это? Ты танцуешь в своем Большом театре, ну и танцуй!»

— До знакомства он знал вас, как актрису?

— Не поверите, но он даже не подозревал, что я снималась. Когда мы познакомились, он только закончил музыку к «Небесным ласточкам», и я робко ему сообщила, что тоже когда-то снималась в кино. «А, все вы, балетные, в кино снимались!» — отмахнулся Виктор. Он был прав, балетные девочки часто в массовках подрабатывают. Я думаю: «Ну-ну, так даже интереснее! Если я привлекла его внимание как женщина, а не как актриса, тем лучше». И вдруг в ресторане со мной стали здороваться, брать автографы, и он посмотрел на меня с удивлением: «Ты что, правда, в кино снималась?»

Но к тому времени я уже настолько отошла от кино, что у меня самой было ощущение: а снималась ли я на самом деле? Так же как недавно я перебирала фотоальбом со снимками из времен фигурного катания, и наткнулась на две грамоты чемпионки Москвы. Я даже забыла об этом! Когда у меня начинается «новая» жизнь, и заканчивается «старая», я не тащу ее за собой. Если в этом нет смысла.

— Насколько я знаю, Виктор Лебедев — питерский композитор. Как вы разрывались на два города?

— У нас был очень странный брак. Я жила в Москве, муж — в Ленинграде, и никто из нас не хотел уступать. Я не могла оставить Большой театр, он — свой город, больную маму, поэтому мы так и катались десять лет туда-сюда. Пока не развелись. Сегодня все споры позади, Виктор Михайлович часто приезжает в столицу и останавливается у меня. А сын вот недавно уехал к отцу, учился там в университете.

— Вам, наверное, очень часто задают вопрос о фигуре. Как вам удается поддерживать такую замечательную форму?

— Это очень просто. Когда я познакомилась с Лебедевым, моему тогдашнему другу это настолько не понравилось, что он решил меня убить. Он приехал в Ленинград, ворвался в гостиницу, бросил меня на кровать и стал душить. По-настоящему. Да еще и нож рядом положил: «Будешь кричать, я тебя зарежу». Я настолько была испугана, что даже решилась выкинуться в окно. Но пока я его